В БЕЗДНУ
перевод: nightspell

После Зигги, для Дэвида Боуи, похоже, началась тёмная полоса. Может быть, именно поэтому конец 70-х ознаменован самыми пронзительными альбомами за всю его карьеру.

«Как это кто-то сказал? Замечательная аналогия: религия – для людей, верящих в ад, духовность – для тех, кто там побывал. Для меня это имеет глубокий смысл» – Дэвид Боуи, 1995.

В начале 1975-го, когда Дэвид Боуи, вместе со своими всё более странными увлечениями, обосновался в Лос-Анджелесе, Город Ангелов был, несомненно, самой духовно развращённой средой в известной нам части Bселенной. Мэнсоновские убийства и последовавший суд в начале 70-х, заставили содрогнуться всё лос-анджелесское сообщество. Они сделали его более параноидальным и эгоистичным, но никто не задумался, насколько он сам близок к краю пропасти. Напротив, они спрятались, избавившись от своих переживаний при помощи кокаина, валиума и кваалюда. В итоге, свихнувшиеся массы начали наводнять пальмовые бульвары.

Я жил на Сансет-Стрип в течение 3-х месяцев, как раз в то время, когда приехал Боуи, и до сих пор, когда вспоминаю жутковатую атмосферу того места, меня невольно передёргивает. Куда бы ни направлялись ничего не подозревающие пешеходы, они повсюду натыкались на назойливых молодых людей, пытающихся приобщить их к тому или иному сомнительному культу. Все эти потерянные души говорили на один лад: конец близок, дьявол победил, откажись от своего эго и земных богатств и присоединяйся к нам в нашем слепом поклонении некоему чокнутому божеству.

Денежная элита Лос-Анджелеса – настоящие сильные мира сего – давно научились избегать контактов с убогими ходоками. Это было, вообще-то, просто. Не хотите сталкиваться с “уличным народом” – не выходите больше на улицу. Следуя этой логике на все 100%, суперзвёзды были склонны запираться в своих домах в Малибу или Бель-Эйр, рискуя покидать свои особняки только ради тёмных душных звукозаписывающих студий или визитов к своим [нарко-]дилерам. Время от времени случались некрасивые публичные сцены: один из Led Zeppelin, говорят, разнёс местный клуб в состоянии алкогольно-наркотического помешательства, или Слай Стоун со своими громилами наставили пушки на секретаря приёмной Record Plant в совершенно глупой попытке вернуть несколько мастер-лент, которые Слай там записал. Но настоящее безумие тех дней, главным образом, творилось за закрытыми дверьми и запертыми воротами особняков, которые едва ли можно было назвать роскошными и чьими предыдущими владельцами были звёзды немого кино, имён которых уже никто не помнит.

Такая обстановка идеально подходила Дэвиду Боуи при тогдашнем положении дел в его жизни. “English Disco” – клуб Родни Бингенхаймера, становлению которого Боуи посодействовал тремя годами ранее, будучи самым блистательным властителем глэм-рока – был по-прежнему открыт почти каждую ночь, но Худой Белый Герцог, как он теперь именовал себя, скорее бы умер, чем пошёл туда. Как змея, Боуи сбрасывал старую кожу. Глэм прошёл, сменившись всепоглощающей страстью к музыке соул, которая, впрочем, тоже начала угасать.

К тому же, недавно Боуи успешно расстался с менеджером Тони ДеФризом и прочими искателями славы, составлявшими организацию MainMan. Обнаружив, что их дойная корова собирается оставить их на произвол судьбы и сбежать в LA, его недавняя команда начала бешеную кампанию по распусканию сплетен. Боуи, по их словам, был выдохшимся, психически неустойчивым кокаинистом, нуждавшимся в серьёзном лечении, пока он сам себя ещё не убил. Несколько недель, после его прибытия в США, телефонные линии по всей Америке пульсировали слухами об увлечённости Боуи белой магией, пентаграммами, экзорцизмом и нацистской теологией. Ему не требовалось погружаться в безумие улиц – оно уже проникло в его перевозбуждённый мозг.

Боуи перебазировался в LA накануне мартовского (1975) релиза Young Americans. Заглавный трек уже вовсю крутили по радио, и ди-джеи с программщиками были единодушно уверены в том, что он станет хитом №1. Один житель LA, в частности, уделял очень пристальное внимание последним музыкальным манёврам Боуи. Игги Поп лелеял противоречивые чувства к бывшему Зигги, с тех самых пор, как его и The Stooges ДеФриз выставил из MainMan в середине 73-го года, обвинив The Stooges в злоупотреблении наркотиками. Игги склонялся к мысли, что его, как и Лу Рида и Mott The Hoople, использовали, а затем выбросили, просто для того, чтобы восходящая звезда Боуи засияла ярче. Всё же, он не менял непоколебимо высокого мнения о музыкальном таланте своего благодетеля.

В своё время, осенью 1973-го, без гроша в кармане и нуждавшийся в деньгах на наркотики, Игги написал свою одну-единственную рок-рецензию, неожиданно положительно оценив Pin-Ups Боуи в лос-анджелесском музыкальном ежемесячнике Phonograph Record. Большую часть 1974-го он находил убежище на Венис Бич, бездомный и накачанный, но однажды встречался с Боуи осенью, когда тот был в туре Diamond Dogs. Случай памятен тем, что Игги был жестоко избит на парковке в LA, рядом с местом, где проходил концерт Боуи. Сейчас, в начале 75-го, он был по-прежнему без гроша и жил на квартире гитариста The Stooges Джеймса Уильямсона на Сансет-Стрип. Они с Уильямсоном пытались создать новую группу с Хантом и Тони Сэйлзами в качестве ритм-секции. У них даже было название – The Users – но никто в LA не хотел больше испытывать судьбу с Игги. Все считали, что он выдохся.

Положение дел Дэвида Боуи было диаметрально противоположным: мировая суперзвезда с большим состоянием и окружением, потакавшим всем его прихотям. Он мог позволить себе устроить спектакль перед высшим обществом, как сделал в начале 1975-го, когда, с “Гремми” в руках, обратился к Арете Френклин с отдающим наркотиками панегириком Леди Соул, прозвучав как Питер О’Тул на фенциклидине (РСР). И поклонники по-прежнему толпами скупали его записи. На всём принятом им кокаине его самомнение выросло до таких размеров, что Боуи, как ни в чём не бывало, критиковал в лицо Боба Дилана при их первой же встрече в конце 74-го. «Я был точно уверен, что то, что я сказал (Дилану) было важно, – заметил потом Боуи и далее заключил. – Я думаю, теперь он ненавидит меня».

Возможно, постоянная одержимость (большей частью воображаемыми) “врагами”, которых он придумал себе с тех пор, как его одолели слава и кокаиновая зависимость, побудила Дэвида Боуи ещё раз встретиться с Игги и пригласить его на совместную запись в местную демо-студию. На сессиях в мае 75-го Боуи играет на всех инструментах, а Игги сочиняет текст прямо на месте. Бывали и конфликтные моменты: Боуи, к примеру, даёт Игги совет, говоря: «Ты поёшь совсем как Мик (Джаггер)!» Игги раздражённо возражает: «Я не звучу, как fuckin’ Мик!» и т.д. К концу вечера записаны три песни: “Sell Your Love”, “Turn Blue” и “Drink To Me”. «Лучшее, что я когда-либо делал», – восхищается Игги. Кэмерон Кроу – юный журналист из “Rolling Stone”, который стал крупным голливудским режиссёром – позже весьма проницательно описал отношения Боуи и Игги, на основании того, чему был свидетелем в тот вечер: "Боуи хватается за сердце и сияет, как гордый отец на школьном спектакле своего чада. Он говорит шёпотом, полным восхищения: «Игги просто не ценят по достоинству. Он же Ленни fuckin’ Брюс или Джеймс Дин. Когда начинается поток экспромтов, с ним никто не сравнится. Это вербальный джаз, парень!»"

Именно талант Игги к “вербальному джазу” привлёк Боуи к работе с ним, а отнюдь не жажда сексуальных свиданий в духе какого-нибудь “Velvet Goldmine” [фильм]. Дэвид Джонс “проглотил” “On The Road” Джека Керуака, будучи тинэйджером. Теперь, на третьем десятке, он нашёл настоящего дикого американского друга – своего собственного Нила Кэссиди – чтобы разделить с ним жизнь.

В ближайшие годы эти двое будут пускаться во многие совместные путешествия, но, прежде всего, Герцогу предстояло урегулировать серьёзные карьерные вопросы. Летом 75-го он отправился в Нью-Мехико сниматься в “Человеке, который упал на Землю” Николаса Роуга – своеобразном фильме о пришельцах и алкоголизме. Большинство источников утверждают, что Боуи не требовалось играть роль Томаса Ньютона – бледного сверх-умного визитёра с другой планеты, развращённого за время, прожитое на Земле. Ему просто требовалось держаться в ультра-параноидальной, болезненно-чувствительной манере, которая была наиболее естественна для его кокаино-зависимого организма, а кино-камеры сделали всё остальное.

После завершения съёмок, шофёр и телохранитель Боуи Tony Mascia отвёз своего хозяина (явно поздоровевшего от скупого кокаинового рациона на съёмочной площадке, но по-прежнему пугающе истощённого) назад в Лос-Анджелес, где Боуи тотчас же с головой окунулся в свой самый худший наркотический период. Удивительно, в начале зимы он сумел создать новый неотразимый альбом, параллельно страдая от психического расстройства (вызванного химическими препаратами), опасно граничащего с безумием.

Когда в 1997-м его спросили о работе над Station To Station (альбоме, сделанном в наркотическом бреду Лос-Анджелеса и вышедшем в январе 1976-го), Боуи сознался: «Я помню, как работаю с Эрлом (Сликом) над гитарным саундом и кричу ему, какой саунд мне нужен… И это почти всё, что я помню. Я даже не могу вспомнить студию. Я знаю, что это было в LA, потому что прочитал это в книге».

Очень жаль, поскольку, как Боуи сейчас осторожно признаёт, это один из его шедевров. По всей Америке середины 70-х звукозаписывающие студии были заполнены сидящими на кокаине рок-музыкантами, которые отчаянно пытались играть фанк и терпели печальное поражение. Боуи не только делал убедительные фанк записи (“Fame” это уже доказала), он также смог привнести своё глубокое европейское чувство поп-драмы в ритмы и настроения многонациональной группы своих музыкантов, и вывел музыку на новые заманчивые рубежи. А ещё, все эти странные для понимания тексты: «Это не побочные эффекты кокаина, – напевает он в заглавном треке. – Думаю, это, должно быть, любовь… Слишком поздно, чтобы опять опоздать… Европейский канон здесь». О чём же он всё-таки говорит?

Специалисты по Боуи, когда пытаются истолковать ставящие в тупик слова “Station To Station”, любят ссылаться на учение Ницше и тот факт, что их герой в то время много слушал Kraftwerk, но сейчас даже сам Боуи с трудом может до конца их понять. Всё же, они передают всепоглощающее безумие и упадок в полном согласии с новым образом – Худым Белым Герцогом. “Golden Years” – одна из величайших его песен – дивная вещь, вдохновлённая поп-фанком, эдакая вокальная демонстрация силы по договору с полковником Томом Паркером [менеджером Элвиса], который поинтересовался, сможет ли Боуи сочинить что-то подходящее для Элвиса Пресли.

Здесь надо заметить, что для неистового кокаиниста, постоянно издевающегося над слизистой оболочкой носа, блокируя нервные окончания, вокал Боуи на удивление подвижно перемещается по всему диапазону, дерзко перепрыгивая с октавы на октаву. Это, как нигде более, заметно в его необыкновенной версии песни “Wild Is The Wind”, которую он впервые услышал в исполнении Нины Симон. В сопровождении всего лишь робко звучащей гитары, баса и ударных, постукивающих откуда-то издалека, Боуи стремится – успешно! – воспроизвести откровенную страсть Симон в своём исполнении – запредельном, но от этого душевном до мурашек по спине. Столь же пронзительна его благоговейная “молитва” к Богу в мрачные времена – “Word On A Wing”.

А насколько времена были мрачными, стало ясно британской публике, когда Боуи прервал сессии Station To Station для съёмки в трансатлантическом телемосте с британским теле-ведущим Расселом Харти. Смертельно бледный, без тени юмора, Худой Белый Герцог говорил как какой-то бредящий аристократ и даже предположил, что мог бы стать выдающимся политическим лидером Великобритании. Его британские поклонники отошли от экранов с единодушным мнением, что жизнь на чужбине не пошла на пользу психическому здоровью их кумира.

Пока Боуи продолжал всматриваться в зияющую бездну, Игги Поп проходил лечение. «Я был в психиатрической больнице, а [Боуи] оказался там по другому поводу, – вспоминает Игги в 1996-м. – Однажды он зашёл, обдолбанный в усмерть, вместе с актёром Дином Стоквеллом. Они типа: ‘Мы хотим видеть Джимми. Впустите нас’. Было строгое правило – не впускать посторонних, это же псих-больница. Но врачи были неравнодушны к “звёздам” (смеётся) и впустили их. И первым делом они спросили: ‘Эй, нюхнуть хочешь?’ Ну я и нюхнул немного, что там совсем не приветствовалось. Вот так мы опять сошлись».

Когда Боуи был в туре по Америке весной 1976-го, Игги путешествовал с ним за компанию. Бывший Студж также был рядом, когда Боуи, по прибытии в Британию с вокзала “Виктория”, сделал то, что произвело впечатление опрометчивого фашистского приветствия фанам. (Некоторые настаивают, что фотографы просто поймали “неудачный взмах руки”). Стоя в кулисах и наблюдая похожего на палочника Герцога, с его прилизанными волосами и строгим чёрно-белым шоу, Игги (как он позже вспоминал) чувствовал, что «жалок, потерян, одинок и страдает ностальгией… [И всё же] мне была дана возможность, Дэвид Боуи предоставил мне шанс делать соло-записи – в основном, с ним самим в качестве моей группы. И в то время, когда он предложил мне это, этот парень горел талантом».

В июне, через месяц после окончания тура “Station To Station”, Боуи и Игги – без дальнейших происшествий – приступили к совместной записи альбома в студии Chåteau d'Hérouville близ Парижа. Боуи сочинил музыку, сыграл почти на всех инструментах, срежиссировал вокальное исполнение и предложил несколько тем для текстов. «Каково работать с ним, если он продюсер? - заявляет сейчас Игги. – Да он был занозой в заднице – мегаманьяк, псих! Но у него были хорошие идеи. Лучший пример, что я могу вам привести – это когда я работал над текстом “Funtime”, и он сказал: ‘Да, слова хорошие. Но не пой это как рокер. Пой как Мэй Вест’. Это привнесло в песню другие жанры, как кино, например. Также, она отдаёт “голубизной”. В ответ на это предположение, вокал там стал более грозным. У него есть рабочий шаблон, к которому он возвращается вновь и вновь. Если у него появляется идея насчёт того, чем он хочет заняться, то, в качестве первого шага, он использует посторонние проекты или работу с другими людьми, чтобы приобрести опыт и немного “попробовать воду”, чтобы затем вступить в неё и сделать что-то своё… И, я думаю, он и со мной работал таким же образом».

Одновременно с завершением The Idiot в Шато, Боуи начал работу над Low – альбомом, который станет следующим после Station To Station. Как раз в это самое время, “Playboy” опубликовал длинное интервью, взятое Кэмероном Кроу и относящееся к недавнему сумасшедшему периоду жизни в LA.

«Я желаю быть премьер-министром, – провокационно заявлял певец. – И я очень сильно верю в фашизм. Единственный способ, которым мы можем избавиться от того сорта либерализма, который в настоящий момент портит воздух – это ускорить развитие крайне-правого крыла, абсолютно диктаторской тирании, чтобы разделаться с ним как можно быстрее. Люди всегда более ответственны под жёстким правлением». А потом следовала ударная фраза: «Рок-звёзды – тоже фашисты. Адольф Гитлер был одной из первых рок-звёзд».

Дэвид Боуи, видя такие мнения, напечатанные чёрным по белому, должен был серьёзно задуматься. Если нет, то ему требовалось хотя бы взглянуть на своё скелетообразное отражение в зеркале, чтобы понять, как плохо обстоят дела в его изолированном славой мире.

Поклявшись никогда больше не жить в Лос-Анджелесе, он остался в Европе, недолго пробыв в Швейцарии (где его верная ассистентка Коринн Шваб нашла ему врача), прежде чем отправиться в Берлин с Игги Попом. Въехав в семикомнатную квартиру на Хаупштрассе–155, в дешёвом районе Щёнеберг, он, неузнанным, общался с местным (главным образом иммигрантским) населением и нашёл вдохновение для нескольких инструментальных сочинений, которые планировал записать с недавно завербованным Брайаном Ино. «Первая сторона Low была целиком про меня, – позже объяснял Боуи. – “Always Crashing In The Same Car” и прочая чепуха о жалости к себе: Разве это не прекрасно – быть наедине с собой, просто опустить шоры и послать всех на х…»

Альбом поначалу шокировал слушателей. Боуи звучал отстранённо и депрессивно на всех пяти вокальных треках, словно сам постепенно угасал прямо перед вашими ушами.

«В глубине твоей комнаты / В самой глубине твоей комнаты», – напевает он как какой-нибудь певец из рекламы валиума. Есть соблазн рассматривать депрессивный персонаж Боуи как творческое выражение его нервного срыва, вызванного недоеданием, недосыпанием и неумеренным потреблением кокаина и спидов. 

Сегодня Боуи любит утверждать, что Low и два следующих альбома были задуманы и записаны в то время, когда он был практически чист от кокаина, но другие источники настаивают, что дело обстояло не совсем так. Безусловно, в Берлине он принимал гораздо меньше наркотиков, чем в LA, но компенсировал это потреблением алкоголя. Игги позже подробно расскажет, что, обычно, из семи дней недели они с Боуи два дня находились в состоянии интоксикации чем-либо, два дня приходили в себя от последствий, а три дня были чистыми как стёклышко, «что является очень хорошим соотношением для музыкантов». Игги до сих пор помнит свой распорядок дня в те месяцы, что он гостил у Боуи в Берлине.

«Встаю утром (четвёртый этаж, дом без отопления и горячей воды) обтираюсь мокрой губкой. Отрезаю кусок ржаного хлеба с сыром и ем. Затем гуляю по городу, который не менялся с 1910-го года: шарманщики с мартышками, хорошие шоу трансвеститов. Другой мир. К вечеру иду ужинать с Боуи, смотреть фильм или шоу Starsky And Hutch – это было для нас событием. Если было нечем заняться, то, будучи знаком с нехорошими людьми, я мог нажраться или обкуриться. Иногда я мог потреблять нехорошие вещи с Боуи или хорошие – с нехорошими людьми. 

Какие бы “нехорошие вещи” Боуи на тот момент ни употреблял, это не ослабляло его ненасытную жажду творчества. Новая музыка записывалась в берлинской студии Hansa By The Wall. Там был завершён Low, а также записаны Lust For Life и "Heroes". Боуи провёл 1977-й год в состоянии весьма скрытной, но бурной деятельности. Он предпочёл не промоутировать Low (за исключением съёмок видео в Париже на “Be My Wife”), а, вместо этого, как рядовой клавишник Игги Попа, весной отправился в тур в поддержку его альбома-возвращения Idiot. Сразу после завершения американского этапа турне, концертная группа Игги – во главе с Боуи – прибыла в “Хансу” и записала треки для Lust For Life. «Боуи – чертовски быстрый парень, – позже вспоминал Игги о тех сессиях. – Очень быстро соображает, быстро действует, очень активный и энергичный человек. Я понял, что должен быть быстрее него, иначе, чей же это получится альбом?» Lust For Life, как бы там ни было, верен естественной склонности Игги к звучанию “живой” рок-группы, несмотря на то, что Боуи очень ощутимо даёт знать о своём присутствии при помощи изумительно удачного музыкального сопровождения – идеально подходящего мощному сладострастному бариону Игги.

Сразу после сессий с Игги, Боуи собрал вместе великого, часто недооценённого Тони Висконти и остальную свою команду, и приступил к работе над тем, что вскоре станет альбомом “Heroes”. Брайан Ино был вновь на борту, по прежнему твёрдо противостоящий всему отсталому, что есть в музыке. Но тем, кто всё преобразил, был Роберт Фрипп – гитарист King Crimson, сыгравший ряд невероятных рифов и соло в неизменно раскалённом фанковом  ритме и создавший эффективный гибрид арт-рока и фанка с прицелом на будущее. До сих пор, это лучшее, что он сыграл за всю свою карьеру. 

«Я сказал "сыграй как Альберт Кинг", – вспоминает Боуи. – Он задумался на пару мгновений, а затем вступил и чуть из кожи вон не вылез, чтобы вышло как можно более похоже, но у него вышло по-своему. В таких вещах, как “Joe The Lion” ему здорово удалось попасть в блюз».

По словам Ино, всё, что Фрипп сыграл на “Heroes” было исполнено с одного дубля. “Joe The Lion” – это дань уважения мастеру андеграундного перформанса Крису Бёрдену, который часто калечил себя, однажды дойдя до того, что публично пригвоздил себя к крыше своего Фольксвагена в Венеции (Калифорния) в 1974-м. Игги был его поклонником – конечно, поделился – и вскоре Боуи стал одержим ролью Бёрдона – индивида, почти буквально распинающего себя ради своего искусства. Всё же, общее настроение во время сессий было на удивление жизнерадостным. Боуи и Ино часто переговаривались между собой, в шутку подражая голосам персонажей Питера Кука и Дадли Мура – Дерека и Клива. Боуи даже использовал это баловство в творческом процессе, произнося слово “Arabia” в манерном финальном треке “Secret Life Of Arabia” как Бернард Бресслоу в скетче “Carry On”. Настрой в студии был, как правило, приподнятым, а потребление наркотиков, как правило, минимальным.

Тони Висконти позже назвал сессии “Heroes” «позитивным временем в жизни [Боуи]. Он на самом деле был героем. Все мы чувствовали себя героями. Это был героический альбом». И всё же, альбом окутан мрачной атмосферой и подспудным предчувствием угрозы и надвигающегося предательства. Будучи в Берлине, Боуи общался с хорошо известной певицей кабаре, транссексуалом Роми Хааг, но потом узнал, что Роми использовала эти отношения, чтобы привлечь к себе внимание. Ещё больше давило на него желание освободиться от жены Анджелы. Во время сессий “Heroes”  Боуи начал бракоразводный процесс, уже получив к тому времени право опеки над их сыном Зоуи. В результате, в треке “Blackout”, например, появились холодные слова прощания с некой докучливой инженю. Это не счастливый альбом, но это более оптимистичное и важное заявление, чем Low, ведь он ясно даёт понять, что Боуи вернулся к жизни и взглянул в лицо своей боли, вместо того, чтобы убегать от неё при помощи различных препаратов.

“Heroes” впоследствии стал одним из самых новаторских альбомов 70-х, и бессчетные юные дарования нью-вэйва отчаянно пытались сделать карьеру на обезьянничании этого сногсшибательного сочетания типично европейской манеры пения Боуи, пулемётной игры Фриппа и насыщенных фанковых ритмов Денниса Дэвиса, Джорджа Мюррея и блестящего Карлоса Аломара.

Последний (и слабейший) из альбомов Боуи 70-х, сделанных при участии Ино – Lodger – вышел в мае 1979-го и был записан с аккомпанирующим составом из успешного мирового тура конца весны 1978-го года (его первого за два года). Первоначально озаглавленный Despite Straight Lines или Planned Accidents, проект зашёл в тупик, когда Брайан Ино вызвался направлять творческий процесс. Висконти вспоминает, что Ино «составил список восьми своих любимых аккордов и закрепил на стене студии, и у него была учительская указка, которой он указывал. Он говорил этим трём чёрным парням (Аломару, Дэвису и Мюррею), выходцам из самой опасной части Нью-Йорка ‘Просто сыграйте что-нибудь фанковое’». 

По ходу сессий, Боуи и Ино стали часто спорить по поводу звучания отдельных треков. В конце альбома, когда доигрывает “Red Money”, Боуи загадочно повторяет фразу “проект аннулирован”. Он не будет работать с Ино в течение последующих 15-ти лет. Кроме того, Lodger получился таким слабым, потому что песни Боуи плохо продуманы и не особенно прочувствованы, за исключением протеста против домашнего насилия в “Repetition” и назойливого дурацкого припева “DJ”. “Red Money” – это Иггина “Sister Midnight” с невразумительным новым текстом, “Move On” – “Traveling Man” Рики Нельсона в нью-вэйвовском обличьи, а “Boys Keep Swinging” и “Fantastic Voyage” разделили на двоих «одну и ту же последовательность аккордов и структуру, и даже тональность», – как позже указал Висконти. Боуи сделал всё возможное для нагнетания привычно высокого уровня драматизма, но звучал не очень убедительно, чувствуется, что он предпочитал проводить время на лыжных склонах Швейцарии, приобретая здоровый цвет лица. Но не волнуйтесь: Боуи вновь обретёт вдохновение, когда они с Висконти вернутся в студию годом позже для записи Scary Monsters – возможно, последнего альбома Боуи, который действительно поражает воображение.

Сейчас, все мы, конечно, осознаём, какое влияние оказали эксперименты Боуи конца 70-х со звуками и словами на популярную музыку того времени. Без них Ник Лоу никогда не написал бы “I Love The Sound Of Breaking Glass”, Гэри Ньюман, Simple Minds и The Human League никогда бы не имели удовольствия сделать успешные музыкальные карьеры, и Joy Division, вероятно, не существовало бы.

На Reality – своём последнем (на данный момент) альбоме, Боуи возвращается в эту, ныне уже далёкую, эпоху в самой выдающейся песне, что ему удалось выпустить за два последних десятилетия – “Bring Me The Disco King”. Под меланхоличное джазовое фортепиано он одиноко поёт про “потрясающее время в 70-х” и “туманные утренние лучи в замерших злачных клубах” Берлина. “Воспоминания мечутся, как летучие мыши из ада”, – затягивает он, словно призрак, посещающий покинутый, безумный мир своего прошлого – мир открытий и иллюзий. 

Боуи прошёл через все опасности славы, наркотиков и ухода в себя, но остался жить с неотступной мыслью о том, что лучшие свои произведения он создал в период наихудшего душевного состояния.

«В некотором смысле, этим альбомам, лучше, чем каким-либо другим, удалось поймать чувство тоски по будущему, которое, как всем нам тогда было известно, могло никогда не наступить, – признал Боуи в 2001-м. – Их звучание ни на что не похоже. Если бы я больше не сделал ни одного альбома, сейчас это не имело бы никакого значения, ведь всё моё существо заключено в этих трёх. Они – моя ДНК».