ПОЗНАВАЯ СТРАХ
перевод: nightspell

Клоунский наряд не мог скрыть внутреннего смятения создателя Scary Monsters, который обнимал своё прошлое в прощальном поцелуе. 

Когда прототип Гленды Слагг из Fleet Street, ныне покойная Джин Рук из Daily Express, расспрашивала Дэвида Боуи в 1976-м, она поставила перед ним стандартное по тем временам обвинение в том, что слава превратила его в какого-то прото-фашиста, поклонника Гитлера. «Нет, нет и нет, – протестовал он. – Я Пьеро. Я обычный человек. То, что я делаю – всего лишь театр. Чистейшая клоунада. Я использую себя как полотно для картины, на котором стараюсь написать правду о нашем времени».

Оставим за скобками элемент мании величия, в 1980-м Scary Monsters действительно подтвердил, что это не было вынужденной, наспех придуманной отговоркой, но честно выраженным его пониманием своей роли. На обложке он предстаёт в костюме Пьеро – приспущенном на одном плече для придания образу андрогинности. Обычный человек в роли клоуна. (Цирк Джерри Коттла или комедия дель’арте – на ваш вкус) 

Как только передряги в его личной и профессиональной жизни закончились, Боуи решил подвести итог и восстановить связь со своим прошлым и, по возможности, со старыми фанами. Пусть лишь для того, чтобы сказать «Прощай». «Scary Monsters был неким очищением, – сказал он позже. – Там я с корнем вырывал из себя те чувства, которые вызывали дискомфорт. Необходимо примириться в душе со своим прошлым… это помогает сосредоточиться на том, кто ты сейчас»

Боуи образца 80-го года предстаёт человеком как всегда беспокойным. Его мучительный развод с Энджи стал окончательным 8 февраля, за несколько недель до начала записи альбома. Он хотел выйти из договора с RCA, но знал, что должен проглотить своё недовольство до срока истечения контракта – 31 декабря 1982-го. С другой стороны, рассчитавшись с менеджментом Mainмan и сейчас ведя свои дела при помощи нанятых специалистов, он быстро богател.

Столь же важно, что, хотя он ещё не полностью отказался от наркотиков, но, несомненно, выбрался из пучины зависимости середины 70-х. Как официальный единоличный опекун сына Джо (бывшего Зоуи, которому исполнилось 9 лет 28 мая того года), он пристрастился к активному досугу на свежем воздухе, учась кататься на лыжах и предпринимая экскурсии в африканские заповедники.

Что касается музыки, результатом Берлинского триптиха (Low, “Heroes” и Lodger) стало одновременно его чувство уверенности в своих силах и стремление двигаться вперёд. Он отдал должное Брайану Ино, который подсказал ему, что «ты можешь идти на любые эксперименты, создавая музыку, но нет нужды подвергать своё тело такому же риску». А затем исключил его из студийной команды, когда недостатки Lodger’а убедили его в том, что их альянс потерял “искру”.

Когда группа собралась в студии Power Statiоn в Нью-Йорке, в феврале 80-го, Боуи работал как всегда быстро и нетерпеливо, закончив почти все музыкальные дорожки за две с половиной недели. Карлос Аломар, Джордж Мюррей и Денис Дэвис как всегда подняли жужжащий рой фанково-диких, зловеще-танцевальных звуков, а со-продюсер Тони Висконти придал свою специфику: плотность и мощность плюс детализация (для полного удовольствия).

Единственной сложностью было – найти лид-гитариста. Эдриан Белью сыграл эту роль на Lodger, и Боуи выдал ему аванс за следующий альбом. Но тот больше не давал о себе знать. Вместо этого, за долг Белью ответил бывший гитарист Television Том Верлен, взявший на себя смелость сыграть на большинстве треков. Но это не сработало. Только одна его скучная композиция “Kingdom Come” осталась в качестве щедрого вознаграждения за усилия. 

Брешь была частично закрыта малоизвестным Чаком Хаммером (коллегой Лу Рида на альбоме того года Growing Up In Public), но, главным образом – Робертом Фриппом – героем “Heroes”. Гитарист King Crimson пробежался по шести песням за три сессии.

«Они ставили трек, и я играл», – вспоминает Фрипп. Боуи вновь просто положился на его спонтанную реакцию, за исключением “It’s No Game”, где он посоветовал Фриппу «выдать Би Би Кинга, только по-своему».

Говоря, в частности, о “Fashion”, Фрипп охарактеризовал свой вклад как «блюз-рок сыгранный на современном языке». Импульсивные стоны, всхлипы и вопли его гитары – ключ к Scary Monsters. Усилив характерный искажённый скрежет звучания Боуи конца 70-х, это добавляет единственно верный субвербальный контрапункт боли, сарказму и панике в голосе Боуи.

Боуи знал, что другие это подхватят: «Несомненно, это был саунд начала 80-х… от булькающих синтезаторов до аритмичной, нестандартной гитарной игры, здесь были все элементы, составляющие, по определению, молодое направление в музыке».

Уже имея записанные бэк-треки, Боуи резко изменил своей недавней тактике в сочинении текстов и мелодий. Импровизация у микрофона не подходила его рефлексивному настрою. Говоря менее возвышенно, он был полон решимости напомнить самонадеянным “новым романтикам”, таким как Гэри Ньюман, кто здесь главный. Итак, закончив всего одну песню (“It’s No Game”), он остановил нью-йоркские сессии и отправился домой, чтобы со всей тщательностью заняться сочинительством в Швейцарии, прежде чем доделать альбом в апреле в студии Good Earth, в Лондоне.

Тексты вновь обратились к любимым темам, связанным с практикой политической тирании, с личным стрессом и переживаниями. Тревога была, как правило, смутная и образная, но иногда проистекала из ясного сюжета (в “Scream Like a Baby”, например, жертва холокоста Сэм “прыгает в печь, напевая любимые старые песни”). Могла быть серьёзной или вполне обыденной, как в “Teenage Wildlife” или “Fashion”, где “отряд штурмовиков” командует парадом: “Повернуться налево / Повернуться направо” практически в нацистском стиле [аллегория на диктат моды – прим. перев.].  А иногда дискомфорт представляется чисто автобиографическим: “смерть любви” в “Up The Hill Backwards”.

В общем, как он заметил однажды во время Берлинского периода: “Мне нужен страх, какой бы то ни было”.

Что касается пения, Боуи не привнёс ничего радикально нового, но каждое исполнение прочувствовано: от драматичного отчаяния “It’s No Game” до сдержанной меланхолии “Ashes To Ashes”. Последней песней сказано всё о 33-летнем Дэвиде Боуи. Возможно, он никогда не сочинял ничего более тщательно разработанного и продуманного до мелочей (наглядный пример – видео, где Боуи предстаёт как в образе Пьеро, так и своего первого великого создания – не считая “Смеющегося гнома” – американского астронавта Майора Тома). Текст, конечно, можно с удовольствием разгадывать, как ребус, который полон ссылок на его прошлое, но, момент, где он выходит за рамки игры – это строчка “Я не сделал ничего хорошего, / Я не сделал ничего плохого, / Я не сделал чего-то такого,  как гром среди ясного неба”. Это шло прямо от сердца. В интервью того времени он с поразительной скромностью признаётся: “У меня есть постоянное, нарастающее ощущение несостоятельности того, что я сделал …мне кажется, большая часть этого не представляет никакой ценности”.  Дальше он говорит, что воспринимает своё происхождение из среднего класса, как “великую стену” запретов, которая, как ему кажется, удерживала его от чего-то похожего на “гром среди ясного неба”. Так что, заявляя в следующей строчке песни “Мне нужен топор, чтобы разбить лёд”, Боуи подразумевает лёд внутри себя.

Он хотел измениться изнутри. Так что, неизбежно, при записи следующего альбома Let’s Dance, он сменил окружение, освободившись от группы и от Висконти, и приобрёл новых коллег в борьбе со своим “страхом, каким бы то ни было”.

После релиза Scary Monsters в сентябре 1980-го, Боуи сказал: «Надеюсь теперь делать что-то, что будет значить чуть больше для моего внутреннего “я”».

Грустно, хотя отнюдь не трагично, учитывая блестящее наследие предыдущего десятилетия, достижений которого он больше не повторил. Для многих его поклонников Scary Monsters остался последним истинно великим альбомом Боуи.