Интервью журналу «Тагес-Анцайгер», Цюрих.
Анита и Мариан Бласберг

перевод: Alex

Мы беседовали с Дэвидом Боуи в течение получаса в берлинском отеле «Четыре времени года». Он был во всем белом и – как всегда – в прекрасном настроении.

– Мистер Боуи, как поживаете - хорошо?

– Просто великолепно.

– Вы звучите слегка устало.

– Я только что перенес ужасный насморк, и перелет ему не помог. Но не бойтесь, я вас не заражу. Я уже вполне в форме.

– Когда слушаешь ваш новый альбом, можно подумать, что вас тяготит возраст.

– Вам так показалось?

– В заглавной  «Reality» вы поете, что смерть стала «больше, чем просто грустной песней». А в другой вещи клянетесь, что никогда не постареете.

– Понимаете, когда-нибудь в жизни наступает такой момент, когда вы осознаете, что на свете существует всего три – четыре серьезные вещи. Чем старше вы становитесь, тем меньшее количество вопросов вас занимает; к несчастью, это такие вопросы, на которые нет ответов. Смерть – несомненно один из них.

– На альбоме, кажется, вы справляетесь с ним наполовину в меланхоличном, наполовину в приподнятом духе.

– В приподнятом? Возможно, вы правы. В противоположность моему предыдущему альбому, «Риэлити» - действительно почти веселый. «Хизен» был спокойней, но в его атмосфере есть что-то неуютное. «Риэлити» прямее и ближе к земле, он отражает, конечно, тоже вещи негативные, но я попытался упаднические тексты снабдить оптимистическими мелодиями.

– Не является ли ваш новый альбом саундтреком к разрушению одного города?

– Я знаю, что его часто называют моим нью-йоркским альбомом, но это не так. Точно так же как «Heroes», который был записан в Берлине, но не является моим «берлинским альбомом». То есть, вы слышите резонанс Нью-Йорка, но это вовсе не альбом об этом городе. Он только использует ритм города, отражает его атмосферу.

– А какова типичная нью-йоркская атмосфера?

– Это драйв даунтаун-Манхэттена, эта энергия, эта беспощадность. Город дает тебе ощущение, что у тебя нет времени, как если бы не было никакого завтра. Черт дери, я имею в виду, - Нью-Йорк отвратителен и жесток, это жесткое место. Хотя в последнее время его характер изменился.

– Что вы имеете в виду?

– Город стал мягче. Последний перебой с током это замечательно показал. Когда-то, во время большого блэкаута, были беспорядки и грабежи, поджигали машины. Это было ужасно, нам было очень страшно. Люди забились в свои темные квартиры и ждали, когда же дадут электричество. На сей раз было все по-другому. Народ собирался на тротуарах, приносил с собой гитары, еду и напитки. Это был большой пикник. И это, несомненно, последствия девятого сентября. Люди думают: «Эй, одни мы не справимся, мы нужны друг другу, нам нужны наши соседи.» Это урок, который Нью-Йорку пришлось выучить: то, что это не самая плохая идея, полагаться на других людей и держаться сообща.

– Вы звучите, как рафинированный постмодернист, которому внезапно опять стала важна мораль.

– Я не вижу в этом никакого противоречия. Постмодернизм еще никогда не был так актуален, как сейчас. Мы только сейчас начали понимать его воздействие, и эти [террористические] удары внесли в это свой вклад.

– В каком смысле?

– Думаю, только сейчас начинают постепенно рассыпаться некоторые истины, которые мы долго считали абсолютными. Только теперь мы начинаем сознавать, насколько мало они имеют влияния на нашу жизнь. То, что они, возможно, и вовсе не существуют, что это просто структуры, и мы сами придумали их, чтобы как-то сориентироваться в этом мире. Думаю, нам сначала нужно привыкнуть к ощущению свободного падения, к чувству отсутствия опоры.

– «Now my sight is failing in this twilight», поете вы в «Reality», - блуждание ощупью в тумане.

– Да, так я ощущаю это в качестве художника, живущего в окружении множества книг и картин в большом американском городе. И, поверьте мне, иногда такое постмодернистское понимание реальности может быть очень приятным.

– Это – роскошь?

– Да. Это декадентство. У какой-нибудь маленькой девочки из Багдада совсем другое понимание реальности. Она спрашивает: «Где мои родители, где мой дом, что мне есть?» Это – ее реальность, и никто не сможет ее убедить в том, что есть выбор между разными реальностями.

– Вы обязаны этой игре с реальностями вашей славой. Вы создали фигуры, вроде Зигги Стардаста или Тощего Бледного Герцога, вы были клоуном и один из первых художников выступали в женских ролях.

– Для меня тогда это было совершенно логичное следствие. С концом модерна умерло и все аутентичное. Больше не могло идти речи о том, чтобы просто петь рок-н-ролл. Так что я попытался перевести его в искусственную форму, я попытался с ним поиграть. Одновременно эти фигуры давали мне возможность за ними спрятаться. Я был очень стеснителен и считал, что я плохой певец. Через свои альтер-эго я дистанцировался от самого себя.

– Начиная с вашего предыдущего альбома вы больше не кажетесь искусственной фигурой.  Вам стало слишком скучно придумывать персонажи?

– Нет, если честно, меня это все еще вдохновляет. Только в настоящий момент мне не достает для этого энергии. Это так трудно – перенести все на сцену, это просто кошмар, все это множество людей, которые ездят вместе со мной, вся эта организация. Я уже подумывал просто писАть для кого-нибудь другого. Пусть бы у НЕГО голова болела.

– Вы как-то сказали, что у вас были проблемы с тем, чтобы не смешивать Дэвида Боуи со множеством его альтер-эго.

– Тогда мне было двадцать-пять!

– А сегодня вы точно знаете, кто настоящий Боуи?

– Абсолютно.

– Как вам это удается?

– Я спрашиваю у своей жены: «С кем ты живешь?» И она отвечает: «С тобой, далин, с кем же еще!» Теперь вы наверняка спросите: а откуда мы знаем, кто Боуиевская жена? Шутка. Нет, у меня нет личностных проблем.

– Зато у ваших фэнов есть. Даже тогда, когда вы, как на двух последних альбомах, кажетесь аутентичной личностью, люди думают, что снова имеют дело с искусственной фигурой – «настоящим Боуи». Не существует ли таких Боуи-ловушек –  последствий вашей карьеры?

– Ах, знаете что, мне теперь в высшей степени плевать., кем меня считают люди. Пока им нравится моя работа, я об этом просто не думаю. Дэвид Боуи – то есть, мистер Дэвид Боуи – кажется точно таким же типом, какого изобразил Стив Мартин в «Придурке» [“The Jerk”]. Ужасно смешной фильм, вы непременно должны посмотреть. Там речь об одном идиоте, который о себе самом говорит только в третьем лице – полный кретин, который совершенно случайно стал суперзвездой и является всего лишь суммой представлений о нем большинства людей. Официальный Дэвид Боуи – такой вот точно придурок. Да, вот это хорошо.

– В телерекламе минеральной воды, которую вы сами написали, вы живете вместе с некоторыми вашими персонажами в одной квартире. Вы хотите пить, заглядываете в холодильник, но он пуст. Зигги и другие выпили всю вашу воду. Вы сегодня развили ироническое отношение к своим альтер-эго?

– Я бы сказал – расслабленное. Они больше не играют в моей жизни никакой важной роли. Они – всего лишь воспоминания, которые в течение долгих лет все больше и больше растворялись. Я до сих пор могу представить себе их очертания, - своего рода созерцательное представление, но нас больше не связывает ничего эмоционального.

– Оборачиваясь назад: которая из ваших фигур ближе всего к вашей личности?

– Не думаю, что какая-то определенная. Они, возможно, все в свое время представляли меня до определенной степени. Но сегодня между мной и ими не существует больше никаких соответствий.

– Есть своего рода красная нить, проходящая сквозь все ваши персонажи?

– Возможно, чувство изоляции.

– «Самый одинокий парень на свете» - одна из ваших новых песен.

– Да, я думаю человеческая изоляция как таковая – это большая тема, и я к ней обращался во всех своих работах. Я, вероятно, всю жизнь буду об этом писать, и тоже самое – с духовными вопросами, с моим собственным вечным поиском Бога. Я постоянно к этому возвращаюсь.

– Такое постоянство становится с возрастом все важнее?

– Я не знаю. Когда я оглядываюсь на свою жизнь, то вижу некий в разные периоды повторяющийся узор. Но постоянство? Не думаю, что там так уж много постоянства.

– Вы теперь живете в одном и том же городе так долго, как еще ни разу до этого. И вы женаты целых десять лет.

– Дайте-ка подумать. Даже одиннадцать, ух ты. Да уж, действительно, - вот это постоянство. Но разве это что-то значит? Прошлое кажется мне все короче и короче, будущее – не имеющим никакого значения. Пока я живу, моя реальность будет всегда всего лишь сиюминутностью.

– Но разве реальность не значит признания предстоящего физического конца?

– Что-что? Ах, да, само собой. Могу вам гарантировать, что не существует ничего более смертного, чем мое тело.

– Тридцать лет назад вы хотели части вашего тела заменить пластмассовыми. Вы не в силах выносить постепенного разрушения, говорили вы. Вы не страдаете самовлюбленностью?

– Нет.

– Даже иногда?

- Нет-нет-нет и нет. Никогда. Старение не играет для меня никакой роли. Честно, нет. Я не более самовлюблен, чем любой другой. Все – окей в том виде, как оно есть.

– Вы занимаетесь спортом?

– Я очень активен, в 80-е я начал заниматься боксом. Это помогает держаться в форме, дает возможность ездить в турне. В остальном, я тренируюсь [на тренажерах]. Хочу быть в форме – ради моей семьи, ради моей дочери и, главное, ради моей жены. Да, вот тут надо быть в надлежащей кондиции.

– Кажется, мы слегка свернули в сторону. Вообще-то, мы хотели вас спросить, теряют ли вопросы стиля свое значение с возрастом.

– Ух, вечно вы с вашим возрастом...

– Хорошо быть иконой стиля, Дэвидом Боуи?

– Иконой стиля, это просто смешно! Мне домой постоянно шлют шмотки, и это действительно большое преимущество, потому что практически не приходится ходить за покупками. Я ненавижу ходить за покупками.

– Мистер Боуи, скажите, как эксперт по части экстравагантных причесок – сколько стоит по-настоящему хорошая стрижка?

– Я никогда не хожу к парикмахеру – никогда. Всегда, когда приходит парикмахер моей жены, он быстренько проходится по моим волосам. Я ему всегда говорю: сделай просто что-нибудь. Я совершенно не интересуюсь подобными вещами. Вы просто не можете себе представить, насколько они  мне безразличны.

– Вы можете объяснить, что такое сексапил?

– Нет.

– Говорят, перед вами даже Мик Джэггер не устоял. Уж вы-то должны это знать.

– Знаете что, ну вот смотрите, например, сегодня на мне белые носки – это же уже само за себя говорит. Сексапил меня тоже не волнует, в нем действительно нет ничего такого, о чем бы я мог долго думать.

– Двадцать лет назад было по-другому.

– Это зависит от того, чем человек занят в настоящий момент. Кое-что в то время требовало присутствия чувственности, ее особой власти. Самому постичь свою чувственность, проверить ее на глазах у всех других – это было очень важной частью взросления. Это освободило меня.

– Какой Боуи-песней лучше всего соблазнить девушку?

– И как вы только умудряетесь выдумывать подобные вопросы?

– Ну, вы ведь наверняка пробовали.

– Когда я хотел соблазнить девушку, бывало, делал ужасные ошибки. Чтобы ее добиться, я заводил что-нибудь, вроде Рихарда Штрауса, и это частенько портило всю атмосферу. Поставь что-нибудь из Штрауса, и через пять минут увидишь, как она выбегает вон.

– Разве не лучше было бы поставить “China Girl”?

– Возможно. Вы меня натолкнули на абсурдную мысль. Наверное, я – что-то вроде Барри Уайта от «Новой Волны». С той только разницей, что я до сих пор жив.

– Вы непрерывно смеетесь. Вы счастливы?

– Да, думаю, да.

– Раскройте нам секрет, куда в рок-бизнесе подевалось хорошее настроение? Куда пропал эксцесс?

– Я абсолютно уверен, что он вернется, не волнуйтесь. Я твердо верю в возрождение живого выступления.

– Почему вы в этом так убеждены?

– В скором времени большие музыкальные концерны пойдут ко дну. Система распространения рухнет. Люди будут просто сидеть дома перед компьютером и качать музыку из интерета, чтобы потом разнимать ее на части и заново аранжировать. И в массе своей, когда музыка будет все больше терять свой индивидуальный характер, снова станет важным то, что происходит на сцене. Поверьте мне, это будет просто потрясающе!

– Вы что хотите обратно – долг певца-автора зовет, - на сцену с посланием?

– Боже упаси! Но на моих двух последних альбомах, пожалуй, это действительно так – в том смысле, что они в первую очередь передают взгляд на мир, отражают состояние моей души в большей степени, чем сам процесс искусства. В каком-то смысле – это дидактические альбомы.

– Последний вопрос, мистер Боуи, - вы не скучаете по Швейцарии?

– Ну конечно! Швейцария – самая странная земля на свете. Одна из тех немногих стран, о которой я могу сказать: скучаю по этой земле. В большинстве случаев скучаешь по людям, которые там живут...