ОЖИДАЯ БОУИ
...а встречая гения, который настаивает, что в действительности он клоун

перевод: Ariel (Inside Bowie #3 1999-2000)
In English: bowiegoldenyears.com

Брать интервью у Дэвида Боуи – впечатление не для слабонервных. Для шоу-бизнеса он сверхпланета, для рока – мессия, для поклонников – бог, а для своей пенсионерки-мамы – неблагодарная маленькая дрянь, которая не пришлёт из Калифорнии даже открытку.

Для робких людей Боуи представляется зловещим. Лидер толп молодежи, которые как униформу носят такие же костюмы 30-х годов и зализанные назад волосы. Тот, на кого мир мог бы равняться в Четвертом Рейхе. Но хуже всего ожидать его. Чувствуешь себя угрём на сковородке. Этому способствует и вид его телохранителя, затянутого, как штурмовик, в чёрные кожаные штаны.

Облик Боуи не разочаровывает. Он выглядит тяжело больным: тощ до сходства с каким-то хрупким насекомым и мертвенно бледен, словно его пылающие волосы поглотили всю кровь до единой капли.

Не он ли говорил, что британским премьером должен стать фашист и что в свои 28 лет он – тот, кому впору придутся армейские ботинки? Боуи покраснел бы, если бы кровь могла прилить к его лицу:

– Если я сказал так, – а у меня ужасное подозрение, что я действительно выразился в этом духе, когда один стокгольмский журналист закидал меня политическими вопросами, – что ж, тогда я крайне удивлён, если кто-то поверил. Мне надо прочитать это, чтобы поверить самому. Во мне нет ничего зловещего. И я совсем не разрушительная сила, ну, не сила такого рода. Я приветствую людей, стоя в машинах, не потому, что считаю себя Гитлером. Я стою в своей машине, приветствуя фанов – не я потом пишу комментарии под фотографиями.

– Ну, любая реклама хороша, разве нет?

– Вовсе нет. Такие вещи меня расстраивают: сильный – возможно, надменный – возможно, зловещий – ну нет уж.

– Но так выглядеть...

– А как я выгляжу?

– Как Дракула, зомби или истощённый Марлон Брандо в роли молодого Гитлера.

– Нет, нет и нет! – его голос, всё ещё слегка выдающий уроженца Брикстона, резок, и когда он хлопает себя по ноге, тонкой, что ваше запястье, вы пугаетесь, не последует ли за этим уход. – Я Пьеро. Я обычный человек. То, что я делаю – всего лишь театр. Вся эта шумиха, будто бы я способен по мановению руки поднять семитысячное войско в Empire Pool – полная чушь. Аудитория британская, в первую очередь, а с каких это пор британцы воодушевлялись до такой степени? В том, что происходит на сцене, нет ничего зловещего. Чистейшая клоунада. Я использую себя как полотно для картины, на котором стараюсь написать правду о нашем времени. Бледное лицо, мешковатые брюки – и всё это Пьеро, вечный клоун, воплощающий великое отчаяние семьдесят шестого.

Он спрашивает, помню ли я его в образе Зигги Стардаста. Но кто смог бы забыть его – высокие каблуки, огненно-рыжая шевелюра, кольцо в одном ухе и больше Max Factor, чем у Мерилин Монро?

– Зигги некогда воплощал эксцентричность нашего времени, теперь Боуи воплощает всё его отчаяние.

Если бы вы не видели и не слышали его выступлений, то могли бы обвинить его в зазубривании поэтичных цитат специально для интервью. Боуи на самом деле поэт, возможно – современный нам гений. То, что Уильям Йейтс назвал однажды "живой поэзией", рождают смертельно бледные губы звезды (всего лишь грим – не лейкемия, слава Богу).

Для себя он описывает период воткнувшего серьгу в ухо Зигги как "нечто среднее между Нижинским и Вулвортом" без ложной скромности насчет собственной одаренности – слова, которые его мать не поняла бы, произносятся им совершенно естественно.

Тут мы могли бы подойти к далеко не дружеским, по слухам, отношениям звезды со своей матерью. Если бы я, конечно, отважилась задать вопрос, что едва не остановил The Russell Harty Show, когда Расселл нашел в себе силы этим поинтересоваться.

– Что бы вы хотели сказать о своей маме? – спрашиваю я миллионера, чья мать, по её утверждениям, прозябает на еженедельную пенсию в 11,50 фунтов.

Ледяные серо-зелено-голубые глаза, что приморозили Расселла к стулу, угрожающе сверкнули, встретившись с моими. Черты аристократического лица холодны.

– Ничего, – говорит Боуи.

Нет, вне всякого сомнения, спрашивать о его эксцентричной сексуальной жизни гораздо безопаснее. Боуи время от времени заявлял о том, что способен угодить во всех отношениях не только женщинам, но и – без тени смущения - мужчинам, а его жена Энджи непринужденно рассуждала об особенностях свободной любви. Фактом остается и то, что их брак длится тихо-мирно вот уже семь лет. Вчера они оба были в Лондоне, в своём надежно засекреченном убежище, и взгляд на эту пару невольно наводил на мысль о кровосмешении: до такой степени Энджи – очаровательная, тоньше, чем даже сам Боуи, тени на веках в тон цвету его рыжеватых волос – походила на его сестру-близнеца. На вопрос, думала ли она оказаться замужем за человеком, с которым будет редко видеться лет через десять, Энджи уверенно ответила: да. И когда Боуи говорит про неё: ну как бы я мог отказаться от этого божественного создания? – он не лукавит.

Всё упомянутое, накладываясь на их сюрреалистические сексуальные взгляды, если не жизнь, должно, по идее, приводить в недоумение их пятилетнего сына Зоуи, чего, однако, не происходит.

– Как вы объясняете ребёнку детсадовского возраста эти рыжие волосы и грим на бледном лице его отца?

– Ну, вот так твой папа делает деньги, – отвечает Боуи.

Когда он становится Дэвидом Джонсом, гордым отцом, и рассказывает, как его сын катается на пони и учит французский, его имидж разлетается вдребезги. Даже черты пугающе бесполого в своем невероятном очаровании лица смягчаются.

– И вы скажете мне, что Боуи – ещё один в глубине души горячо любящий родитель?

– Да, да, так оно и есть, конечно, – Боуи улыбается, и вы видите перед собою брикстонского мальчика Джонса.

Если оглянуться на "скромного, тихого" Дэви Джонса, каким он видится Дэвиду Боуи?

– Он мне нравился. Понравился бы и сейчас, если бы я только мог пообщаться с ним, – отвечает Боуи, который имеет нервирующую привычку говорить о себе в третьем лице. – Мы долго были разобщены друг с другом, и со мной произошло немало изменений за это время. Джонс – реален, Боуи – нет. Нет ничего реального в том, чтобы стоять перед семитысячной толпой. Возможно, если думать об этом, всё и вправду выглядит немного зловещим, но на деле единственный человек, кому я вправляю мозги и пугаю до смерти – я сам.

Телохранитель выглядит обеспокоенным. Я закрываю блокнот и пожимаю костлявую руку лидера. Я приятно удивлена и даже охотно рассказала бы его маме, что нахожу Дэвида Боуи одним из самых загадочных, утонченных, в высшей степени эксцентричных и исключительно приятных людей, которых я когда-либо встречала.

– Не удивляйтесь, – произносит Боуи-бог, вставая и сильно смахивая на Дэви Джонса, нуждающегося в усиленном питании, – в конце концов, это всего лишь рок-н-ролл.