Джерри Леонард: "Вероятность тура Боуи 50/50"

In English: rollingstone.com
источник: bowiepages.wordpress.com
перевод: Марина Машкина 

Дэвид Боуи не дает интервью и отказывается рекламировать свой новый альбом The Next Day. К счастью, он не запрещает делать это тем, кто участвовал в записи альбома. В предыдущих выпусках Роллинг Стоун были опубликованы интервью с продюсером Тони Висконти, барабанщиком Закари Элфордом и гитаристом Эрлом Сликом. Нам не хотелось бы показаться навязчивыми, но в начале этой недели мы поговорили с гитаристом Джерри Леонардом, который принимал участие в работе над двумя последними альбомами Боуи и был музыкальным директором в его последних турах.

Гитарист выразил больше оптимизма по поводу возможности или невозможности будущего тура Боуи: «Я бы сказал, что вероятность того, что Боуи поедет в тур, 50/50, — говорит он. — В студии, когда мы записывали вещи, которые ему особенно нравились, у него не раз вырывалось: «Как охренительно это будет звучать вживую!» Конечно, при этом мы все многозначительно переглядывались: «Что? Неужели он это сказал?», но если спрашиваешь его напрямую, он просто закатывает глаза».

«Если ему придет в голову какая-нибудь классная идея для шоу, он не устоит и поедет в тур. Его голос звучит великолепно, выглядит он прекрасно, нет никаких сомнений, что он может выступать. Хотя… никогда не знаешь, что у Дэвида на уме. Я подозреваю, что он может захотеть вернуться в студию и записать еще один альбом, прежде чем думать о шоу. У него сейчас очень плодотворный период, песни льются из него рекой».

Мы также поговорили с Леонардом о том, как он начал работать с Боуи, о внезапном завершении Реалити-тура в 2004 году из-за болезни Боуи и о секретных студийных сессиях The Next Day.

Как вы познакомились с Боуи?

Почти всю свою жизнь я провел в Дублине, а в 1997 переехал в Нью-Йорк. Я продолжил свою карьеру гитариста, и среди всех замечательных людей, с которыми я там познакомился, были Лори Андерсен и продюсер Марк Плати. Через них я познакомился с Дэвидом, потому что они вместе работали в то время. Он знал, что мой гитарный стиль тяготеет к эмбиенту, и он попросил меня сыграть в одном из треков альбома, который он тогда записывал, Toy (в конечном счете так и не выпущенном официально). Потом он позвонил и попросил сыграть в нескольких треках альбома Heathen (2002).

После этого Дэвид пригласил меня на прослушивание, когда собирал группу для тура. Я как раз играл сольную программу, которая называлась Spooky Ghost, в маленьком клубе, всего на 50 человек. И он пришел на мой концерт. Им нужен был гитарист, который смог бы играть партии Роберта Фриппа и Эдриана Белью… и всякие такие странные вещи. Дэвид обратился к Марку и спросил: «Сможет ли Джерри играть рок?» Я большей частью импровизационный музыкант, мне нравится импровизировать в трио, на фоне закольцованных барабанных партий и текстур (подобно тому, что делал Фрипп во «Фриппертронике» — прим. перев.). Дэвиду понравилось то, что я делал, и он пригласил меня в свою группу.

Ваше первое шоу было в Roseland Ballroom в 2002 году, когда Боуи снова вернул в сет-лист песни из Low. Это не простые вещи для первого выхода на сцену в новой группе.

Да, очень непростые. В той программе мы играли Heathen и Low. На репетициях я показал ему наворочанные гитарные партии, которые я придумал для песен из Heathen. Я сомневался, что это подойдет, но ему все понравилось, и все аранжировки построили вокруг меня. Когда я выходил на сцену, он похлопал меня по плечу и сказал: «Давай, Джерри, не облажайся».

Насколько хорошо в тот момент вы знали каталог Боуи? Ведь у него очень много песен, которые не выучишь за ночь.

Да, мне было трудно. Поскольку долгое время я безвыездно жил в Дублине, некоторые вещи, например, Берлинская трилогия и его ранние записи, прошли мимо меня. В юности у меня не хватало денег, чтобы покупать музыку, поэтому я слушал кассеты, которые давали мне друзья. Когда я начал с ним работать, пришлось наверстывать упущенное. Став его музыкальным директором, я попросил прислать мне записи. Я тогда купил старый дом, и у меня был стол около восьми футов длиной. Всю его длину занимали две стойки для компакт-дисков. Так что я начал свое образование с шестнадцати футов дисков (это почти 4 метра — прим. перев.). Это очень большое количество песен.

Думаю, выйти на сцену Roseland (это зал в Нью-Йорке на 52-й Западной улице вмещает около 7.500 человек — прим. перев.) и играть Low было для вас сюрреалистическим опытом.

Было очень интересно. Мы отыграли там несколько шоу, а потом, я помню, мы играли в маленьком клубе в Берлине, куда набилось больше 1000 человек. Как селедки в банке. Мы вышли сначала на первый, потом на второй, а потом и на третий энкор, но нас не хотели отпускать. Дэвид обернулся и сказал: «Ну что, играем Low? А мы ему: «Конечно!» Публика просто сошла с ума. Можете себе представить, после третьего биса он спрашивает: «Что, сыграем Low»? Это получилось совершенно спонтанно, но у нас были тузы в рукаве.

Но когда в следующем году вы поехали в Реалити-тур, сет-лист стал еще больше.

Мы много времени репетировали новые песни, до тех пор, пока не почувствовали, что полностью готовы к тому, чтобы он пел с нами. Мы вернулись в 1970-й, и играли «The Superman» и другие старые вещи, которые долгое время лежали на полке, но это действительно потрясающие песни. Фанаты были на седьмом небе от счастья.

В каждом периоде его карьеры есть поистине гениальные вещи. Вы тогда играли «Station to Station», и «Loving the Alien», и «The Motel».

Да, мы играли «Suffragette City» и «Blue Jean», «Bewlay Brothers» и «Fantastic Voyage», и потом еще «All the Young Dudes» и «Changes». Мы прошлись по всему его каталогу. У него сложные отношения с «Let’s Dance», любовь-ненависть, но когда мы приехали в Австралию, где он не бывал уже три года, он не мог не спеть эту песню. Если мы выступаем в Британии, то выбираем более необычный сет-лист.

А вы помните шоу в Осло, когда кто-то из фанатов попал ему чупа-чупсом в глаз?

Помню. Впоследствии ходили слухи, что этот эпизод как-то связан с тем, что тур пришлось свернуть, но это была лишь досадная случайность. Насколько я помню, это была девушка-кореянка, ей просто хотелось как-то выразить свои чувства, она не рассчитала бросок и попала ему прямо в глаз. В итоге ничего страшного не произошло, мы просто посмеялись над этим и забыли.

Все изменилось, когда спустя несколько дней он почувствовал боль в груди. Мы были на сцене в Праге (23 июня 2004 года), и я могу рассказать вам, как все было. После четырех песен я увидел, что он уходит со сцены, и подумал: «Что за фигня здесь происходит?» Мы сыграли несколько инструменталов из Low. Потом сыграли еще одну песню, Кэт Рассел пришлось спеть лид-вокал. Потом он вернулся, и мы сыграли «Station to Station», это очень мощная вещь. Он старался держаться как ни в чем не бывало, но было видно, что ему плохо. Никто не мог понять, в чем дело.

Никто ведь не мог знать, насколько все серьезно.

В туре с нами был тренер, с которым он занимался. Мы все подумали, что он, видимо, перестарался и потянул плечо. Знаете, они боксировали, спарринг и все такое. Он вначале тоже решил, что это просто мышечная боль.

А спустя несколько дней мы выступали на фестивале Hurricane в Германии. После шоу мы вернулись в отель, и тогда пришло известие: «Собираем вещи и отправляемся по домам». Это было огромным разочарованием, потому что до этого все шло как нельзя лучше, Дэвид на сцене был невероятен.

Что вы помните о последнем шоу в Германии? У него опять болело плечо?

Я пересматривал запись, шоу было очень вялым. Казалось, это просто репетиция. Я не помню, чтобы он жаловался на боль, но во время выступления я обратил внимание, что он несколько заторможен. Я не разговаривал с ним после, думаю, перед концертом он выпил пару болеутоляющих таблеток, в конце шоу он был измучен. Уже потом, когда его обследовали, выяснилось, что у него блокада сердечной артерии. Потом операция, поставили стент.

В 2007 году было объявлено, что он выступит на Highline Festival. Он связывался с вами по этому поводу?

До меня доходили эти слухи, но он никоим образом не связывался он мной. Мы поддерживали связь с его офисом, но что на самом деле происходит с Дэвидом никто не знал.

Как вы узнали о том, что он записывает новый альбом?

В ноябре 2010 года я получил сообщение по электронной почте. В заголовке было одно слово — «Schtum» (слово на идиш, происходит от немецкого корня, с 50-х годов прижилось в английском, редко употребительное — прим. перев.), что означает «храни молчание». Это была короткая записка, в которой говорилось: «Сможешь ли ты приехать, чтобы поработать над несколькими новыми демо? Я просто хочу, чтобы мы собрались где-нибудь в тихом месте. Пожалуйста, никому не говори об этом». Это было самое волнующее сообщение из всех, что я получил за несколько лет. Я подумал: «Вау! Он что-то затевает? Здорово».

Там были я, Тони Висконти, Стерлинг Кэмпбелл и Дэвид. Мы все собрались в маленькой, тесной репетиционной комнате в Ист-Виллидж. Это было похоже на тюремную камеру. Мы провели там целую неделю, с понедельника до пятницы. И он выложил перед нами все эти песни, как фокусник вытаскивает зайца из шляпы. У него свой, проверенный метод работы. У него есть сумка для ноутбука, в которой помещается маленький четырех-трековый рекордер, на нем были записаны эти сырые демо, фрагменты. Он проиграл их нам, и вместе мы начали подбирать аккорды и пытаться найти подходящую структуру для этих песен. Мы слушали их много раз и пытались развить его идеи, придать им некую форму, а потом откладывали в сторону. К концу недели мы перезаписали все эти демо для того, чтобы он работал с ними дальше.

Это было действительно очень волнующим, но все приходилось держать в тайне. Мы просто собрались вместе и работали над новой музыкой, не говоря никому ни слова. Я был счастлив от того, что он снова начал писать, и от того, что он снова в прекрасной форме. Процесс работы над этими песнями захватил его. В пятницу мы попрощались, и он сказал: «До скорого!» Но в следующей раз мы увиделись только в мае 2011, когда у меня зазвонил телефон: «Так, мы собираемся в Magic Shop. Ты свободен в следующие две недели?» Они работали две недели, а я присоединился к ним на восемь дней, в эти дни мы в основном записывали живые джемы.

Тем летом он приехал навестить меня в Вудстоке. Он спросил, нет ли у меня драм-машины. Он сказал: «Я просто приеду к тебе на кофе, и может быть у нас получится немного поработать». У меня не было драм-машинки, но я побежал к другу, у него оказалась старая, чудесная Roland TR-808. Я сказал ему: «Эд, я одолжу твою драм-машину. Не могу тебе сказать, для чего мне это надо, но она мне нужна очень-очень срочно». Дэвид приехал, и вместе мы довели до ума несколько песен. Потом мы снова собрались в студии и записали эти две песни. Я очень гордился собой. Эта двухнедельная сессия была в сентябре 2011-го.

А что было в 2012-м?

Я узнал, что они записывают вокал и частично струнные, саксофон и фортепиано. Он мог исчезнуть на несколько месяцев, а потом звонил Тони Висконти, чтобы тот заказал студию на очередные две недели. Я снова был в студии в марте 2012 года в течение нескольких дней, чтобы записать дополнительные гитарные партии поверх ударных.

Это заняло довольно много времени. Вы переживали о том, что он может отказаться от этого проекта?

Очень. Все время. Когда я пришел в 2012-м, мне проиграли некоторые почти готовые, смикшированные треки. Я всегда боюсь самого худшего, но только в тот момент до меня, наконец, дошло, что это действительно происходит. До этого я думал: «Может он забросит эти треки на полку, или, может, уедет в Зимбабве и запишет там альбом африканской музыки?»

Почему, как вы думаете, он держал все в таком строгом секрете? Похоже, что он вообще не собирается заниматься раскруткой своего альбома и давать интервью.

Я думаю, что он заново изобрел колесо. Мы живем в мире, где все непрерывно что-то пишут в Твиттере и Фейсбуке. Он поступает с точностью до наоборот, он молчит, а потом появляется с этой записью, как гром среди ясного неба. Молчание было необходимым условием. Он выложил песню, выложил обложку альбома и выложил видео. В его понимании, каждая из этих вещей является его творческим манифестом, и он не собирается обзванивать все газеты и сидеть в чатах. Я думаю, это тоже часть его манифеста.