ТЕЛЕИНТЕРВЬЮ  |  перевод - Alex

Дэвид Боуи – одна из влиятельнейших фигур поп-истории – выпустил новый альбом, „Outside“. 

Еще в 70-х Боуи привлек к себе внимание не только своей музыкой, но и своими экстравагантными нарядами. Он указал дорогу как представителям синти-взрыва начала 80-х, так и гранджевого движения середины 90-х. Огромный успех Боуи в начале 80-х с альбомом „Let’s Dance“ губительно сказался на его собственном музыкальном творчестве. Однако сейчас, в 1995-м, он вновь обрел свои первоначальные корни.

Дэвид Роберт Джонс – иначе Дэвид Боуи – родился в 1947 году в Бромли. Знак гороскопа – Козерог. Разведен и состоит во втором браке. Имеет 24-летнего сына. Интересуется буддизмом. Живет попеременно в Англии, Америке и Швейцарии, где владеет разнообразной недвижимостью.

Покончено с английским джентльменом. Покончено с ролью счастливого мужа. Назад к авангард-попу! Для этой цели он позаимствовал звезду-продюсера Брайана Ино, с которым работал последний раз 15 лет назад. Теперь настало время для их новой совместной работы над альбомом „Outside“.

ДБ: Мы с Брайаном хотели выпустить альбом, стоящий как бы на периферии мэйнстрима.

Название альбома – „Outside“ – концептуально. Речь в нем идет об аутсайдерах. Считает ли Боуи самого себя аутсайдером?

ДБ: Я не верю, что художник обязательно должен пережить то, о чем он пишет. Я – ревностный читатель. Полагаю, что Габриель [...] не жил в XVII веке, тем не менее, это столетие вдохновило его на очень интересные идеи.

Я всегда чувствовал, что не принадлежу к какому-то определенному поколению. Даже во времена Зигги Стардаста в начале 70-х. Для меня это было скорее неприятным чувством, потому что я застенчив по натуре. Таким образом, я сам себя непроизвольно поставил в позицию аутсайдера. И она оказалась для меня подходящей. [Драматическим тоном]: О, как я мечтал быть частью своего поколения! [смеется].

Какие черты Боуи не свойственны?

ДБ: Я очень страстный человек. Во всем, что я делаю. Я – вовсе не та холодная рыбина, которой меня многие считают. Бедный , бедный непонятый рок-бог! [смеется].

Мы подыскивали подходящих музыкантов, которые примирились бы с нашими, довольно своенравными, методами работы – чтобы не возражали, скажем, если их попросят встать на голову и посвистеть [хихикает].

Карлос Эломар: Дэвид подбирал музыкантов очень тщательно. Они ведь должны были стать выразителями идеи.

ДБ: В студии может возникнуть напряженная атмосфера, если команда не «пригнана» идеально, потому что там играют ведь не только на инструментах, а вообще ИГРАЮТ – на всем и всегда. В конце концов я выбрал Ривза Гэбрелза – он был со мной еще в Тин Мшин; Карлоса Эломара – он играет со мной аж с 1837-го [sic]; Майка Гарсона – мы с ним работаем со времен Зигги Стардаста, с XVI века [sic]; и Эрдал Кизилкай тоже давно со мной, наконец, ударник по имени Стерлинг Кэмпбелл – он участвовал в записи альбома Black Tie White Noise, тогда-то я и заметил, что с ним все происходит немножко безумнее и своеобразнее: он как раз такая личностью, которая нам и нужна была.

Одной из важнейших фигур в работе над альбомом несомненно был Брайан Ино. Пятнадцать лет назад они создали совместно альбомы Low, „Heroes“ и Lodger.

ДБ: Новым методам работы со студийной техникой научил меня Брайан Ино. Он открыт всему новому. Настоящий интеллектуал... И дает это понять [смеется].

Он – маленькое, необыкновенно подвижное создание в твидовом пиджаке. 

(Из BTWN-инт.: Каждый раз, как я спрашиваю у кого-нибудь из артистов, с которыми он работал в студии, что конкретно Брайан там делает, они все как один отвечают: «Не знаю, но это отлично срабатывает!») 

Если мне во время работы становится страшно, он говорит: «В музыке ты можешь разбиться на самолете и остататься целым-невредимым. Искусство не создает никаких опасных для жизни ситуаций.»

Он притащил с собой в студию целый архив разных безумных звуков. Он запускал их во время наших импровизаций и микшировал все это вместе. Создавалась очень необычная атмосфера, и это повлияло на саму музыку. Мы работали, например, над одной французской фразой, пока она не вписалась идеально ритмично в музыку. После этого Брайан взял и вычистил из записи все французские слова и оставил только музыку к ним. Такие вот милые эмбиент-трюки.

Каждому из нас он выдал карточку, на которой был обозначен соответствующий вымышленный персонаж.  Мой, например, – это «Предсказатель и бард», который не находит себе места в обществе с развитой информационной сетью. Одному из музыкантов он определил роль моралиста-резонера в маленькой партизанско-террористической группе. При этом существовал сюжет, по которому один из членов банды был убит. Этот музыкант должен был создавать такую музыку, которая помогала бы оставшимся в живых членам группы сражаться дальше. А Майку Гарсону он заявил: «Ты – Майк Гарсон!». Больше тут уж ничего не скажешь [смеется]. С Майком вам не надо ничего специально делать – он и так не в своем уме.

Мы действительно начали разыгрывать эти персонажи, и музыка словно перенеслась в иной мир. [Торжественно]: Семь дней и семь ночей импровизировали мы!.. И в результате получился альбом „Outside“.

Своей славе поп-хамелеона Боуи не всегда был верен, но на „Outside“ – после 15-летней паузы – он снова воплотился в образе сразу нескольких персонажей.

ДБ: Ради этого альбома я разбил себя на 7 разных личностей. Надеюсь, сейчас от них ничего не осталось [оглядывается]. Мы каждый раз заново открываем свою культуру и играем какие-то роли. Ну, может быть, я делаю это несколько интенсивнее, чем большинство других людей.

Рамона: «Хэлоу, Спэйс Бой!»

Эти альбомы сложатся в цикл, который продлится до рубежа тысячелетия. Это было бы просто замечательно: как музыкальный дневник века. Ух ты! Надо сделать скорее, пока кто-нибудь другой не додумался.

Необычные, изощренные методы записи, как и Боуиевское почти нездоровое пристрастие к боди-арту привели к тому, что материал с „Outside“ содержит частично мусор, а частично – лучшие работы Боуи за последние 15 лет.

ДБ: Сработало не все, но то, что сработало – по-настоящему отлично.

ЛЮБОВЬ И НЕНАВИСТЬ:

Любовь:   ДБ: Брак: идея в том, что мы не расположены гадать, что принесет нам завтрашний день; свадебные туфли.
Ненависть:   ДБ: Бальные туфли. Абсолют, абсолютизм, в чем бы он ни выражался (только один Бог, только одна полит. система, только один род искусства, только один стиль жизни и т.д. и т.п.) – совершенно ПРЕСТУПЕН. И еще – интернет.

Дух времени. Боуи всегда утверждал, что его антенны особенно чувствительны к духу времени. Это доказывают такие эмбиент-джангл-вещи, как, например, „I’m Deranged“.

ДБ: В джангле и дабе присутствует некая минималистская абстракция, которая мне очень нравится. Ничего подобного еще не существует в Америке, там он застряли на рэпе. Я считаю, что в настоящий момент важные мультикультурные движения в музыке происходят именно в Англии. Конкретно – джангл, но мне нравятся и люди, вроде Трики, – я его большой фэн. По-моему, очень круты Эгрикалчрел и Голди.

Так каков же дух времени середины 90-х?

ДБ: В настоящий момент это – поиск какого-то духовного основания. Думаю, из-за разочарования в христианстве. Христианство служит ретроградам и какой-либо разновидности собственности. Даже татуировки сейчас делают не те, что во времена моего детства. Тогда все вертелось вокруг подружки или еще чего-нибудь в этом роде: скажем, «Я люблю мою старушку» или «Матильда, я тебя никогда не забуду», или – роза, или – череп и кости и т.д. и т.п. Теперь же используются, в основном, мистические декоративные символы – кельтские, например. Пирсинг тоже связан с мистицизмом.

РЕЛИГИЯ – ДЛЯ ТЕХ, КТО ВЕРИТ В АД. ДУХОВНОСТЬ – ДЛЯ ТЕХ, КТО ТАМ УЖЕ ПОБЫВАЛ.
[с ямайским акцентом а ля Боб Марли]: „I.. i.. I’m dark in me soul... that’s nice!“ («у меня в душе потемки, и это чудесно...» Немецкий перевод: „И я знаю, о чем говорю!“)

В 1978-м Боуи пророчески назвал The Human League звуком 80-х. Чей бы звук он назвал сейчас звуком рубежа тысячелетий?

ДБ: Я не верю в то, что существуют такие вещи, как смена тысячелетий. Примерно это я и хотел сказать своим альбомом. Существуют лишь некие психологические рамки, связанные с «концом тысячелетия»: все это происходит только в голове. Люди ударются в панику в конце каждого столетия. Катастрофы и взрывы насилия воспринимаются в таких случаях особенно обостренно. Мы усматриваем сейчас во всем сплошные апокалипсические предзнаменования в связи с концом 1999 года. На самом же деле все это – чистая психология. Я так понимаю. Что все мы будем разочарованы, проснувшись 1 января нового 2000 года и обнаружив, что это – просто еще один понедельник.

Несмотря на его столь обостренное восприятие духа времени в 1977-м он был интерпретирован неверно: он выпустил свой альбом „Heroes“ в том же месяце, что Stranglers – „No More Heroes“. Не смутило ли его это?

ДБ: К счастью, я тогда жил в Берлине и не очень-то хорошо обо всем этом был осведомлен [смеется]. Я затерялся на улицах Шарлоттенбурга.  [Может, все-таки Шенеберга?.. – Аlex.]

С Боуи как с рок-аристократом панки в 1977-м обошлись довольно мягко. Некоторые говорят, что этим он был обязан своей эпической пластике „Diamond Dogs“.
Сам он, однако другого мнения:

ДБ: Им было до меня просто не добраться! [хохочет]. Просто панк как-то прошел мимо меня. Я ведь уехал из Штатов сразу в Берлин. В Берлине было что-то вроде своей панк-сцены, но без такого националистического накала, как в Англии.

Боуи с самого начала утверждал, что будет знаменит. Почему он был в этом так уверен?

ДБ: Потому что мне тогда было 19. А в этом возрасте люди полагают, что это – то самое, что нужно говорить. Кажется, еще в 8 лет я знал, что стану музыкантом. Я, конечно, еще не мог играть ни на каком инструменте, но сама идея создания музыки была для меня очень возбуждающей. Либо это, либо живопись. Я бы сказал, что я уже тогда знал, как сложится моя жизнь. То есть, естественно, не то, что конкретно произойдет, а вокруг чего все будет вертеться, по крайней мере, примерно.

Первым его музыкальным коллегой был гитарист и будущая звезда Питер Фрэмптон.

Фремптон: Мы ходили с ним в одну школу в Бромли, Кент. Он учился в художественном классе, который вел мой отец; тот был директором художественного отделения. С музыкой Бадди Холли меня познакомил именно Дэвид. Он тогда играл в группе под названием Конрэдз. Они не так давно возникли из небытия, но были одной из лучших тогдашних групп. Легко работать с людьми, которые точно знают, что именно они хотят делать. А он совершенно точно знал, чего хочет.

Хотя Боуи очень рано осознал, каким будет его путь, его ранние воспоминания не имеют никакого отношения к музыке.

ДБ [смеется]: Помню, когда я еще лежал в коляске, никто не хотел со мной разговаривать. Кажется, это самая яркая картина моего детства. Может быть еще – как я устроил кукольный театр в угольном сарае в саду. Это – тоже живое воспоминание. Еще одно – как я нашел на улице дохлого голубя и распотрошил его, чтобы посмотреть, как устроен его скелет. Помню, как однажды поджег кухню. Что еще? Ах да, – как я повредил глаз, так что больше уже не мог видеть окружающий мир по-старому. Тяжелые времена, но я многому научился. Я научился твердо стоять на ногах, быть самостоятельным.

Джэм-вопрос: Что бы ты сделал, если бы стал невидимкой на 10 минут?

ДБ: Да я и дольше бывал невидимкой! [смеется]. Если бы я стал невидимым... я бы, наверное... если бы это было в разгар лета... перевернул все дорожные указатели в районе Девона и Корнуолла, чтобы туда никто, кроме меня, не смог добраться, и чтобы я там смог побыть спокойно какое-то время. 

Влияние наркотиков:

Музыкальное творчество Дэвида Боуи расцвело в период, для которого было характерно всеобщее злоупотребление накотиками. В середине 70-х он принимал столько кокаина, что сам назвал свой мозг в тогдашнем его состоянии «дырявым, как решето».  Как повлияли наркотики на его работу?

ДБ: Это зависит от того, кто их принимал [хихикает]. Если мои музыканты – одно влияние, а если я – другое!

На мою личность наркотики начали влиять так сильно, что я был уже не в состоянии их больше принимать, но я знаю, что они делают: они расширяют сознание. Ты получаешь гораздо более полное представление о том, как фрагментарна и сложна вселенная.
У меня всегда было такое ощущение, что и я сам, и моя работа без наркотиков были бы менее интересными. В известном смысле альбомы, вроде „Young Americans“ и „Station To Station“ действительно были бы другими, если бы я до такой степени не сдвинулся по фазе.

(Из BTWN-инт.: У Игги Попа тоже были большие проблемы с наркотиками, так что мы с ним вместе пытались с них слезть. А оказались в главном героиновом городе Европы [смеется]. Процесс самоочищения начался, когда я переехал в Берлин. Там возник „Low“ – на него наркотики повлияли меньше всего. Это был мой первый совместный с Брайаном альбом. Я всегда считал его одним из своих самых лучших. Теперь я задаюсь вопросом – а каким бы он был, принимай я по-прежнему наркотики? Не знаю!)

Я имею тенденцию рассматривать вещи позитивно. Что я ценю в своих работах, так это хаос. В хаосе я всегда чувствую себя, как рыба в воде. Хаос и фрагментарность – вот моя генеральная линия. [смеется]. Я ужасно разбросанный. Вот это, кажется, и есть «настоящий я».

Боуи: Everything will be allright tonight! (Сегодня вечером все будет в полном порядке!)
Понтий Пилат: Очень жаль!

Художественный успех.

Хотя сам Боуи никогда не поклонялся слепо какой-либо рок-группе или артисту, сам он стал влиятельнейшим художником всех времен. Хотя на Америку его влияние распространилось не так давно.

ДБ: Только лет 5 назад в Америке изменился подход к моей музыке. Здесь, в Европе, я всегда чувствовал себя удовлетворенным тем, что внес определенный вклад в музыкальное развитие. С другой стороны, мне казалось, что я, по-видимому, всегда был чересчур евроцентричным. Америка же всегда оставалась такой «спрингстино-диланической» страной. Но потом вдруг в Штатах появились новые группы, вроде Найн Инч Нэйлз, Смэшин Памкинз и Стоун Темпл Пайлотс, и я услыхал, как они говорили в интервью, насколько сильно повлияла на них моя музыка. Особенно та, что мы записали вместе с Брайаном, и еще – альбом „Scary Monsters“. Впервые я обратил внимание на это явление, когда Нирвана сделала кавер „The Man Who Sold The World“, и я подумал: «Ух ты! Что за странный выбор? Почему они это сделали?». Должен признаться, что мне это очень польстило. Потешило мое эго. В этом пункте я – хвастун. Очень здорово осознавать, что так повлиял на новые группы.

Боуи известен прежде всего как постоянно меняющийся поп-хамелеон. Не считает ли он, что мог бы посвятить себя более солидному материалу, если бы не экспериментировал так много вокруг да около?

ДБ (1983): Думаю, было бы прекрасно, если бы я смог соединить все аспекты своей личности и выразить их в одной форме искусства.

«Человек-слон»:
Доктор: Правила делают нас счастливее. Они придуманы для нашего же блага!

ДБ (1995): Но я... [театрально]: Я не о чем не жалею!

ДБ (1980): На меня накатывает паранойя, если я ограничиваюсь только каким-то одним видом искусства – либо пишу песни, либо выступаю. Так что я использую любую возможность нарушить правила, раздвинуть ширмы.

ДБ (1995): Я знаю, это факт, что если я выпускаю что-нибудь простенькое, коммерчески спродюсированное, то оно и раскупается хорошо. В отличие от совместных с Ино альбомов „Let’s Dance“, „Tonight“ и  „Never Let me Down“ стали коммерчески успешными. То есть, если вы выбираете такой курс, то он тоже срабатывает.

А что сам Боуи считает своим самым большим достижением?

ДБ: То, что я женился на моей жене [смеется]. Это самое лучшее, что я когда-либо сделал.
Может быть, я назвал бы удачей „Diamond Dogs“. „Buddha of Suburbia“ был отличным альбомом. Первый  „Tin Machine“, „Low“ – все те, что плохо продавались. Меньше всего мне нравятся те альбомы, которые лучше всего продавались, вроде „Tonight“ и „Never Let Me Down“. Видимо, мне больше нравятся мои коммерческие неудачи, чем удачи. [Высшая позиция „Diamond Dogs“ в чартах  – 1.  “Low” – 2, “Never Let Me Down” –  6. Так, к слову... – Аlex.]

Боуи воспринимает свой коммерческий успех в 80-х как художественное поражение. Как он с этим справляется?

ДБ: В художественном плане это лишало мужества – работать и замечать, что мне это не доставляет никакого удовольствия. Я чувствовал себя, словно в безвоздушном пространстве. Я выбрасывал деньги на ненужные вещи, лишь бы заполнить это пустое пространство вокруг себя. К счастью, мне повезло, и я довольно быстро оставил позади этот период. Мне было совершенно необходимо вернуться в свою колею.

Так что, ему совершенно все равно, как будет продаваться его новый альбом, „Outside“?

ДБ: Конечно, неплохо было бы, если бы он окупил хотя бы расходы на него [смеется]. Но вообще, честно говоря, если я достигну этой точки, то там уж будь, что будет. Прекрасно, если я смогу произвести им впечатление на некоторых своих современников, но в остальном я не тешу себя особо радужными надеждами. Для меня настоящий успех – это художественный успех. К несчастью, его необходимо добиваться снова и снова. Мне необходимо быть уверенным: то, чем я занимаюсь в данный момент, в художественном смысле – самое удачное решение. Ощущение, что ты уже всего добился, пугающе. Потому что для меня искусство ассоциируется с поиском. Ощущение, что ты приземлился, открыл новую землю и обосновался на ней... Боже! Оно же просто деморализует. Сам поиск – вот в чем вся штука.

Ассоциации

     Менеджер?
ДБ: Чудовище.
     Гитара?
ДБ: Друг.
     Дрочить?
ДБ: Успех.
     Искусство?
ДБ: Мастурбация.
     Трансвестит?
ДБ: Мастурбирующий художник.
     Культура?
ДБ: Сама жизнь.
     Надменность (самонадеянность)?
ДБ: Мое последнее заявление.
     Смеющийся Гном?
ДБ: Высшая точка моей карьеры.
     Крафтверк?
ДБ: Группа, в которой бы я с удовольствием играл.
     Обои?
ДБ: Полезный предмет искусства.
     Будущее?
ДБ: Больше обоев.
     Гэри Ньюмэн?
ДБ:  [тормозит] Боже! [смеется]. Гэри Ньюмэн – более влиятелен, чем принято считать.

На сцене Боуи всегда демонстрировал необыкновенное «присутствие». Этим он обязан, в частности, былому участию в мим-труппе Линдсея Кемпа.

ДБ: Линдсей частенько говаривал мне: «Дэвид! Что бы ты ни делал, удивляй их!». Так вот просто. И я подумал – «Что ж, хорошее начинание, будем удивлять!» Он, правда, так и не сказал, что именно для этого нужно делать. Но лозунг был хорош уже сам по себе.

То, что Боуи – единственный из своего поколения звезд – вступил в 90-е с обновленным запасом творческой энергии, явственнее всего показывают его концерты. Хотя он, не взирая на постоянное коммерческое давление, упорно отказывается играть свои старые хиты.

ДБ: Я не хочу поощрять в публике ложных ожиданий. Вроде того, что каждый раз как я выхожу на сцену, я неприменно буду петь подборку из «лучших хитов» – что-то вроде ностальгического шоу в память о 70-х. С этим мне необходимо было покончить, хоть я и понимаю, сколько мог бы на этом заработать. Мои агенты постоянно твердят мне: «Дэйв! Ты не понимаешь, сколько тут замешано денег!» Да, верно, но и много боли.

Если люди идут на концерт Роллинг Стоунз или Пинк Флойд, они знают, что услышат много старых хитов, вроде „Jumpin’ Jack Flash“. И для них (Стоунз), это вполне нормально, а со мной это не функционирует, я бы с каждым вечером просто разрушался, я бы скрежетал зубами и просился к мамочке. Именно поэтому я покончил со старыми хитами в 1990-м, чтобы не загнать самого себя в угол, не сузить поле деятельности. Для художника это опасно.

Не возьмусь объявлять, сколько малоизвестных песен мы собираемся играть. Они действительно скорее просто менее известные, чем какие-то еще.  Песни, типа „My Death“ я играл вживую впоследний раз в 1973-м. «Энди Уорхола» вообще не играл на сцене, так же как и „Teenage Wildlife“ и „The Man Who Sold The World“.

Я уже 5 лет не ездил в турне, так что мне это будет интересно. Для меня это – большое дело, потому что я еще не имею понятия, что, как и где я буду делать. Я на этот счет пока что пребываю в полном тумане, так сказать.

Как такой художник как Боуи – который вынужден мириться с рутиной мирового турне, но не желает играть своих старых вещей, потому что ему это скучно – относится к «выпусканию пара» в духе типичной рок-звезды?

ДБ: Ну, не исключается. Я, бывало, разносил в пух 3 – 4 номера, прежде чем становилось по-настоящему скучно. Ну, да мне это нравилось. Не буду жаловаться. Однако после 2х – 3х раз это перестает доставлять удовольствие. Приходится придумывать что-нибудь более творческое – например, вместо того, чтобы разбивать мебель, переставляешь ее из угла в угол или склеиваешь обратно [смеется]. Есть разные возможности. Но через некоторое время возня с гостиничной обстановкой в любом случае теряет свою прелесть! Я возьму с собой в это турне холсты и краски и буду рисовать.

Джэм-вопрос: Кого бы ты выбрал на роль главного героя, если бы ставили фильм о твоей жизни?

ДБ: Нескольких людей! Роль Дэвида Боуи должна исполняться несколькими актерами... И, возможно, актрисами!

Чуть ли не больше, чем сама его музыка на поп-культуру повлияли созданные им персонажи. Его страстная одержимость стилем была заметна даже в его самом первом выступлении на телевидении.

ДБ: Я и еще пара людей выступили по телеку в защиту длинных волос [смеется].

ДБ (1993): В том возрасте провокация была для меня очень важным фактором. Как и большинство других ребят, я жил резонансом, исходившим от шокированных буржуа. Я был маленьким сердитым тинэйджером! Это верно для каждого художника. В глубине души он хочет пошокировать соседей. Или, еще лучше – весь мир.

ДБ (1980): Думаю, я был первым рок-артистом, выведшим на сцену разные персонажи, чтобы они представляли мою музыку.

ДБ (1993): В любом великом артисте скрывается кривляка. Мне просто доставляло удовольствие создавать персонажи. Мне нравилось придумывать концепцию альбома, а потом прикидывать, как ее можно театрально инсценировать.

И какой же персонаж у Боуи самый любимый?

ДБ (1993): У меня лично – Зигги, совершенно однозначно. Зигги продержался сквозь времена „Aladdin Sane“, „Diamond Dogs“, „Young Americans“ и Тощего Бледного Герцога. Потом с ним было покончено. Для меня было проблемой определить – то ли это были персонажи, отражавшие реальные аспекты моей жизни, то ли я их выдумывал на сцене, а затем вводил в реальную жизнь. С выдумыванием персонажей, в общем-то было покончено в 1976-м. В последующих турне я, в основном, просто пел песни. Что касается костюмов (в этот период), то я пытался подражать Берроузу, но не мог устоять перед искушением сменить черно-белый цвет на какой-нибудь другой. Так что один раз это был черный костюм, в другой раз – красный или какой-то другой, но не более того.

Так что же, в стилистическом смысле вездесущий Зигги со своими красными вздыбленными волосами не является его самым важным заявлением?

ДБ: Очень интересна была, например, идея выдержать „Station To Station“ в монохроме. Я находился тогда под влиянием немецких импрессионистов – художников и режиссеров. В те времена – в 1975-м – 1976-м – сцена представляла собой настоящий цветной калейдоскоп. И то, как мы выходили на сцену – только белый свет неоновых ламп – производило, по контрасту, большое впечатление. В этом была настоящая обнаженность. Полагаю, в визуальном плане это было настолько же минималистским, насколько панк – в звуковом.

Какую культурную ценность представляет для него мода?

ДБ: Каждый фрагмент жизни имеет свой имидж, реальность скрывается за ним.

Каким должен быть, на вкус такого изощренного модника, как он, идеальный образ рок-звезды?

ДБ: Надгробный камень, мэн, надгробный камень! Рок-Бог! Мертвая икона.

Художественные потребности Дэвида Боуи нашли себе выражение в живописи, актерской работе в театре, дизайне обоев, резьбе по дереву... Но лишь в одной области – за исключением музыки – он может похвастаться коммерческим успехом – в кинематографе. Но даже для столь высоко оцененного актера не каждый проект протекает так, как запланировано.

ДБ (1993): Мы с Оливером Стоуном собирались поставить фильм о жизни Джорджа Оруэлла, особенно о том периоде, когда он ввязался в гражданскую войну в Испании и о том, как он разочаровался в сталинистском марксизме, что вдохновило его на создание «Скотного двора» и «1984». К несчастью, права на книгу, по которой должен был ставиться фильм, в последний момент перекупил другой режиссер.

Впрочем, скоро мы увидим Боуи на экране в роли Энди Уорхола – роли, от которой он отказался 5 лет назад. Режиссер и художник Джулиан Шнабель по началу не внушил Боуи особого доверия в смысле профессионализма.

ДБ: Сначала я отказался от этой роли, потому что считал, что у меня нет времени. К тому же я не был как следует знаком с Джулианом. У меня, знаете ли, тоже есть предрассудки. Ровно столько же, сколько у любого другого. Я думал: «Он же художник, как он может снимать фильмы?». Это просто ужасно! Потому что я сам натыкаюсь на такое же отношение. Это было очень глупо с моей стороны. Впрочем, я встретился с ним через пару лет после этого, и он мне очень понравился. Я понял, что у него не только яркое визуальное восприятие, но и что он вполне может снять нормальный фильм. Он показал мне новый сценарий, и мне захотелось сыграть. Кроме того, в фильме было занято множество моих друзей, например, Деннис Хоппер, которого я знаю 20 лет. С Гэри Олдмэном я тоже хорошо знаком. Крис Уолкен – мы с ним много чего пережили на своем веку. И с Виллемом Дефо я тоже работал. Ну, а раз мы так хорошо друг друга знали, то и создалась доверительная атмосфера арт-мастерской. И этот фильм я буду любить до конца своих дней.

В последней части мы расскажем вам, какими необычными методами Дэвид Боуи создает свои тексты. Не взирая на свой высокий статус, Боуи отказывается брать на себя ответственность за содержание своих текстов. Искусство само отвечает за себя, считает он и подходит к написанию текстов, как живописец – к написанию полотен.

ДБ: Мой взгляд на искусство таков: дело не в содержании картины, потому что тема любого произведения существовала еще до его создания. Дело в самом подходе к этой теме, в способе ее выражения. Можно написать дерево или кресло – не имеет никакого значения, что именно. Приблизительно так же работаю и я. Если ты мне скажешь, что мне следует спеть о посуде на кухне, возможно позднее я так и сделаю. Тема для меня – вещь произвольная. Что я пытаюсь сделать – так это поймать чувство, атмосферу.

В текстах Боуи использует литературный прием «кат-ап» (нарезка). Тем, кто пытается разгадать смысл альбома „Outside“ лучше от этого отказаться.

ДБ: Речь здесь идет просто о звучании 1995 года. Я бы обрисовал эту тему как поиск нео-язычества в разрушаемом противоречиями обществе.

Это просто информация. Делайте из нее, что хотите. Художник не решает никаких проблем. У него нет никаких готовых решений. ЗАДАЧА ХУДОЖНИКА – ПОКАЗАТЬ, НАСКОЛЬКО СЛОЖНЕЕ НА САМОМ ДЕЛЕ СИТУАЦИЯ, КОТОРАЯ И ТАК СЛОЖНА.

Артист, чуть было не ставший художником, и со столь развитым визуальным восприятием несомненно должен был преуспеть в искусстве видео-клипа.

ДБ: Честно говоря, я не считаю ни один из своих клипов идеальным. Многие из них обладают большим потенциалом. Но многие не вышли такими, какими я их себе представлял. Как ни странно, мне кажется, что самые ранние вещи, не предполагавшие никаких особо высоких художественных амбиций, удались лучше всего. Например, я считаю очень хорошим клип к „Jean Genie“.
Недавно я сделал клип с Сэмом Байером к новой вещи – „Hearts Filthy Lesson“. История примерно такая: группа молодых художников лепит Минотавра из человеческих членов с головой быка, а я создаю ко всему этому музыку – нечто вроде греческого хора.