БУДУЩЕЕ – НЕ ТАКОЕ, КАК РАНЬШЕ

часть 2 (часть 1)

фото – Антон Корбийн
текст – Ангус МакКиннон
перевод – nightspell
редактор – holloweenjack

In English


День пятницы застает Антона и меня в маленьком неказистом баре напротив театра Блэкстоун, где мы дожидаемся Боуи и Коко. Они появляются вовремя, и Боуи, разделив удовольствие Антона от обнаруженной в музыкальном автомате песни Синатры "God's Face Looks Like", соглашается устроить фотосессию тут же, на месте, но не раньше, чем посоветовавшись с Коко.

Хозяин бара, мексиканец с ножевыми шрамами на левой половине лица и шеи, удивлённо за этим наблюдает.

Мы перешли в театр, и Боуи, под настроение, предлагает провести интервью прямо на сцене. Я соглашаюсь, и мы втаскиваем туда стол и стулья. Полный контраст с тесной гримёркой. Если вчера мы сидели вплотную друг к другу, то сегодня места хватало с избытком. Я записал для себя около дюжины простых фактических вопросов, но отказался от них и решил плыть по течению. Боуи кажется совершенно открытым. Как будто мы убедились, что достойны друг друга.

Похоже, что неформальный стиль интервью изменяет весь его ход. К моему немалому удивлению, после нескольких отговорок, Боуи начинает говорить о себе почти непроизвольно, совсем игнорируя мои заготовленные безобидные вопросы. Или так только кажется.

Поразмыслив, я думаю, что, пытаться выяснить, так ли Боуи откровенен и дружелюбен, как кажется, – бессмысленно; равно, как и изображать его образцовым манипулятором-хамелеоном, неизменно исчезающим за дымовой завесой своих слов – одновременно неумно и нечестно.

Достаточно сказать, что мы говорим около 35 минут, совершенно выпав на это время из окружающего мира. Если наша беседа не очень последовательна, то лишь потому, что таково большинство настоящих бесед, но я решил её не редактировать, оставить как есть, поскольку она получилась исключительно насыщенной.

Почему ты выбрал песню Тома Верлена ('Kingdom Come') для нового альбома?

Просто она была одной из самых красивых на его альбоме. Я всегда хотел поработать с ним, так или иначе; но не думал петь одну из его песен. Фактически, Карлос Аломар, мой гитарист, предложил сделать эту кавер-версию, поскольку песня уж очень хороша.

Она о понятии благодати. Это как-то повлияло на тебя?

И да, и нет. Эта песня просто попала в случайное стечение обстоятельств, вот и всё.

Почему ты выпустил ещё две версии 'John I'm Only Dancing'?

Только потому, что мы их откопали, и бит-версии не было на альбоме Young Americans. Это показалось своевременным, и RCA захотела это выпустить, а я полностью согласился. Это было просто кое-что из придержанного материала. У меня ещё много таких законсервированных вещей, которые я хотел бы выпустить, например, 'White Light White Heat' со Spiders.

Ты полностью контролируешь то, что RCA выпускает под твоим именем?

О нет. Они выпускают вещи без моего одобрения. 'Velvet Goldmine' первой приходит в голову. Её выпустили, не дав мне даже возможности послушать микс; это смикшировал кто-то другой – невероятно.

Но разве ты недавно не пересмотрел свой контракт с RCA? Неужели ты не можешь налагать запрет на такие вещи?

Нет, определённо нет. До этого ещё очень далеко, и остаётся только наблюдать.

Ходили слухи, что RCA была не очень довольна альбомом Lodger.

Это правда. Альбомом Low они тоже не были довольны. Тогда я получил от них такое замечание: "Не могли бы мы опять поселить вас в Филадельфии?", чтобы я опять сделал Young Americans. Вот с таким отношением мне приходилось мириться.

А тебе бы хотелось сделать ещё один альбом типа Young Americans?

Не знаю. Видишь ли, мои личные потребности в той стране были удовлетворены в период с 73-го по 74-й, когда я находился там столько, сколько мог, тусуясь с людьми либо в Филадельфии, либо в Нью-Йорке. Я провёл ужасно много времени в том окружении.

Сменим тему...

Согласен, с удовольствием.

'Red Sails' с Lodger, было ли влияние Neu! намеренным?

Да, разумеется. Ударные и гитарный саунд, в особенности. Это просто мечта. Однако эти характерные моменты появились у Эдриана (Белью) не потому, что он играл Neu!; он никогда их не слышал. Я сказал ему, какая атмосфера мне требуется, и он пришёл к тому же результату, что и Neu!, чего мне и хотелось. Этот саунд Neu! просто фантастический.

Одно время ты, похоже, имел пристрастие к довольно истеричным лид-гитаристам: Эрл Слик, Рики Гардинер и затем – Белью?

Ну, заслуга в этом моя. Вот, скажем, что я делаю: использую четыре дорожки для записи соло и затем разрезаю их на куски. Микширую, соединяя их попеременно. Получаю случайную последовательность аккордов в каждом отдельном отрывке и запускаю дорожки, через одну, то в одном, то в противоположном направлении. И правда, эффект несколько неестественный.

Вернёмся к Scary Monsters. 'Teenage Wildlife' была адресована кому-то в частности?

Кажется... нет, если бы у меня гипотетически был младший брат, думаю, это можно было бы адресовать ему. Кому-то, кто психологически безоружен.

Перед чем?

Перед контузией, которую получаешь, пытаясь отстоять себя в обществе и свои новообретённые ценности... Кажется, младший брат – это я сам в юности.

Кто такие "акушерки истории", надевающие свои "окровавленные одежды"?

(Смеётся) У меня свои собственные кровавые акушерки. У всех нас они есть. Мои останутся неназванными. В песне они имеют символичное значение; они – те, кто не даёт тебе самореализоваться.

И всё же, кажется, у тебя есть сильная потребность дать совет более молодым.

Мне всё больше кажется, что я обращаюсь с советами к самому себе. Я часто играю в вопросы и ответы сам с собой, но ни минуты всерьёз не думаю, что могу давать советы другим. Это получилось бы почти так же глубокомысленно, как у (хихикает) Альфреда И. Неймана [Alfred E.Neuman] (пародист и юморист). Это просто не моё, приятель.

Вопрос, который я не могу не задать – что ты думаешь о Гэри Ньюмане и Джоне Фоксе, и обо всех прочих маленьких клонах Diamond Dogs?

Я думаю о них только потому, что меня о них спрашивают, раньше у меня этого и в мыслях не было. В этом месяце мне уже задавали вопрос о Ньюмане.

Фокс – думаю, у него есть возможность для манёвра; в том, что он делает и может – больше разнообразия.

Ньюман? Даже не знаю. Думаю, он – вещи вроде кусочка 'Saviour Machine' – он великолепно уловил общее настроение. Он отлично сработал на этом стереотипе, но в этом и заключается его самоограничение. Мне неизвестно, каковы его цели и намерения, но, мне кажется, он ужасно сковывает себя. Но ведь это его проблема, не так ли?

То, что Ньюман сделал, он сделал отлично, но, повторяя, прокручивая одну и ту же информацию раз за разом, то, что ты однажды уже слышал...

Опять этот стерильный образ машинного будущего.

Но он и правда такой узкий. Эта выдумка про общество хай-тек и всё прочее, чего... нет. Не думаю, что мы даже близко подошли к такому обществу. Это гигантский миф, сотворённый, к несчастью, как мне кажется, на основе того, что я сделал – это, по меньшей мере, в рок-музыке, и – в подавляющих масштабах – за это в огромном ответе телевидение со своей выдумкой мифа о компьютерном мире.

Приходят в голову строчки из 'Ashes To Ashes': "Я не сделал ничего хорошего, / Я не сделал нечего плохого, / Я не сделал чего-то такого, как гром среди ясного неба" ["I've never done good things / I've never done bad things / I've never done anything out of the blue"]. Ты хочешь сказать, что не готов дать оценку своим достижениям. Чувствуешь ли ты, как бы выразиться, вину за создание такого рода мистификаций, о которых мы говорим?

А как бы ты определил эти три строчки?

Как и многие твои тексты, они раздражающе амбивалентны (при этих словах Боуи широко улыбается). Они могут относиться конкретно к персонажу Майора Тома или... Иначе говоря, мне кажется, в твоей карьере был более чем точный расчёт, на который ты, вероятно, делал ставку в прошлом. Скажем, ты заявлял, что планируешь то, другое и третье...

Ага.

(Пауза) А на самом деле мог планировать пятое, шестое и десятое. Но этот номер проходил, тебе очень везло в этом отношении. Не уверен, но склонен думать, что зачастую, когда человек достигает высокого положения в обществе, его представление о моральных ценностях переворачивается с ног на голову, да и публика требует многого (даже слишком многого) от тех, на кого она возлагает такие большие надежды.

Я согласен (пауза)...

Ты считаешь, что это не про тебя?

(Вздох) Вообще-то нет. Те три строчки выражают постоянное, нарастающее ощущение несостоятельности того, что я сделал. (Он рассеянно водит пальцем вокруг рта, затем продолжает говорить, тщательно подбирая слова) У меня великое множество претензий к тому, что я сделал, – столько, что мне кажется, большая часть этого не представляет никакой ценности. А иногда бывают дни, когда мне, без колебаний, всё это кажется очень важным, а мой вклад – страшно великим. Но вообще-то я не в страшном восторге от того, что сделал в прошлом.

Что бы ты тогда причислил к своим удачным достижениям?

Идею, что не обязательно сводить своё существование к непреложному перечню норм и ценностей, что можно искать новые пределы и пути понимания и пытаться переносить их на повседневную жизнь. Думаю, я старался делать это. Думаю, делал это довольно успешно. Временами, пусть даже только на уровне теории, мне это удавалось. Что же до повседневной жизни – вряд ли...

На мне огромная цепь с ядром мелко-буржуазности на конце, это постоянно удерживает меня, но я не оставляю попыток вырваться. Я не оставляю попыток найти в себе Дюшана, что всё тяжелее и тяжелее (смеётся).

Почему мелко-буржуазность – это такая большая проблема? Не является ли подобное классовое сознание специфически английской напастью?

Да, конечно. Классовое сознание – это огромная стена недовольства собой, всегда стоящая на моём пути.

Что ты чувствуешь в таком случае? Что должен был сильнее "пострадать" за своё творчество или ещё за что-нибудь?

О нет, вовсе нет. Не в этом смысле. Я просто то и дело замечаю, как мои образы начинают мельчать и теряют полноту. Я постоянно пытаюсь пробить и сломать её [стену] и совершаю для этого разрушительные действия – и вот тогда это становится опасным, как мне кажется.

Но разве сейчас ты не стал лучше понимать свои творческие способности, чем когда начинал? По меньшей мере, внимание критики, получаемое тобой в масс-медиа, могло тебе с этим помочь?

Знаешь, не уверен. Совсем немногие журналы, газеты и телепрограммы уделили бы мне столько внимания, как, к примеру, твоя газета. Для большинства масс-медиа я пустой звук. Уже несколько лет. Для масс-медиа я никогда не был ничем иным, кроме как Зигги Стардастом.

И, тем не менее, этот призрак – дело твоих собственных рук. В туре, впоследствии ставшим альбомом Stage, например, первая часть шоу состояла из старых песен, очень старых. Может, я тогда переволновался, но, признаться, у меня возникло смутное ощущение предательства.

Неужели?

Да, потому что тогда я был под впечатлением Low и "Heroes", хотя сейчас я воспринимаю их иначе. У меня сложилось явное ощущение, что ты вполне осознанно стараешься вновь завоевать свою старую аудиторию – ход, который, казалось, сводил на нет состоятельность нового материала. В общем, я, со всем своим простодушием, принял это за дешёвый трюк.

Думаю, у меня были для этого две важные причины. Во-первых, я очень хотел сыграть альбом Ziggy от начала до конца, обратно и по диагонали, потому что вдруг вновь стал получать радость от этой музыки, которую не исполнял на сцене уже несколько лет. Так что в этом было чисто личное удовольствие. С другой стороны, я совсем не против отдать должное тем людям, которые приходят ко мне, чтобы услышать много старых песен, и я без всяких колебаний готов играть их. Я также буду играть те вещи, что сделал совсем недавно. Но мне вовсе не противно исполнять старые вещи, которые нравятся людям.

Ты планируешь тур?

Да, будущей весной. Я каждый раз говорю это, и, надеюсь, что на этот раз это случится – я хочу играть на небольших площадках. Я думаю, эта пьеса очень помогла мне; это придало мне смелости работать в небольших аудиториях.

Но, в то же время, Бродвей манит к себе. В конце концов, Scary Monsters вполне сгодится, чтобы заполнить пробел. Это новый альбом Боуи, а такового не было уже какое-то время, следовательно, он, скорее всего, будет достаточно хорошо продаваться, независимо – с туром или без. Прельщает ли тебя, или могла бы прельстить, перспектива сыграть ещё одну роль на сцене или, возможно, ещё одну главную роль в кино?

Сейчас, когда только вчера мы обсуждали "мои 32 фильма Элвиса Пресли, собранные в один" ["Просто жиголо"], я ни за что бы не стал хвататься за что попало. Но, как бы там ни было, это должен быть сценарий не менее сильный, чем "Человек-слон".

Создаётся впечатление, что участием в этой пьесе ты многое себе доказал.

О да, я был приятно удивлён, что смог успешно с этим справиться. Уверенность в себе меня почти совсем покинула ко дню премьеры. Я вообще был в ужасе.

Должно быть, ты доказал себе ещё и то, что можешь удачно существовать за пределами рок-сферы.

Я делаю это довольно долго (смеётся), с 76-го фактически.

Не так удачно, как сейчас.

По мне – совершенно так же... ах, но ты имеешь в виду общественный резонанс?

Да.

А, ну тогда, может, и не так.

Очевидно, что музыка продолжает тебя интересовать, но как-то очень поверхностно – африканский мотив здесь, японский – там. Ты никогда не боялся представить в ложном свете некоторые из тех культур, которыми увлекаешься?

Я не думаю, что, взяв японский или африканский символ или мотив, я в принципе пытаюсь представить эти культуры. Я всегда думал это вполне очевидно, что это было моей попыткой общения с каждой из этих культур; даже в самых смелых мечтах мне бы в голову не пришло, что я пытаюсь представить их.

Но общения с какой целью? Для собственного удовольствия?

Потому что я был там. Вернее, потому что это было там. Это всего лишь... это возвращает меня к очеркам, как основе для песен. Зачастую. И мне кажется, Lodger был очерком из очерков.

Ты больше не пишешь рок-песни, потому что чувствуешь себя слишком старым для этого?

Не знаю, как давно это уже больше не рок. Тогда просто музыка? Я совершенно не считаю себя слишком старым, чтобы писать ту музыку, которую я пишу (смеётся). Замечательно сказано! То есть, боже мой! когда это я в последний раз написал рок-песню? Ты можешь вспомнить? Будь я проклят, если сам смогу.

Как сказать. Это если сравнивать один из твоих последних альбомов с Van Halen, но мы ведь говорим совсем о другом.

Хорошо – получай. Не думаю, что мне стоит пытаться возродить ту энергетику и те чувства, которые, скажем, принадлежали Зигги. Я не испытаю этого вновь, потому что во мне больше уже нет того позитивизма. Я говорю о тогдашней чисто юношеской самоуверенности и самонадеянности. "Скромно сказал он" (смеётся). Я не могу сочинить юность.

Но ты обращаешься к юным – как насчёт 'Because You're Young' на Scary Monsters?

Я часто думаю, что имея девятилетнего сына, я всё же могу говорить с возрастной группой, из которой уже вышел.

Ты не думаешь, что часть твоей аудитории взрослела вместе с тобой, так сказать, с самого начала?

Необязательно. Моя аудитория с годами уменьшилась необычайно.

Тебя это беспокоит?

Нет, вовсе нет.

Тебя это беспокоит материально?

Да, беспокоит. Раз на то пошло, такие вещи, как сейчас ["Человек-слон”], делаешь не за те деньги, на которые могут рассчитывать рок-н-ролльщики. Кроме того, я ничего не зарабатывал на турах. Вообще никогда.

Почему, как ты думаешь, люди продолжают считать тебя интересным?

Ответь сам. Я даже пытаться не стану.

Потому что не хочешь?

Потому что не хочу, а не хочу – потому что не могу. Мне совсем неинтересно выяснять это. Я лучше потрачу это время на выяснение того, интересен ли я всё ещё самому себе, могу ли ещё чувствовать, могу ли общаться, способен ли ещё найти себе место среди близких мне людей.

Вот это для меня гораздо интересней. Если потом я смогу передать свои сомнения через музыку, то остальное – найдёт ли это отклик у аудитории – если честно, уже не в моей власти. Я могу всего лишь описывать свои переживания и свои... как неясны мои мысли о том, где я и что я сделал.

Говоря это, ты кажешься довольно уязвимым, неуверенным в себе. Может, тебе установить какие-нибудь моральные принципы для своей работы? Не кажется ли тебе, что кто-то вроде тебя, находящийся на виду у публики, несёт какую-то ответственность в этом смысле?

Не думаю, что это решает один-единственный человек. Это переходит в коллективную ответственность. Потому что, хочешь или нет, но всё, что бы я ни сделал, ни сказал, будет верно или неверно истолковано различными масс-медиа.

Поскольку за это отвечаю не я один, мне приходится обдумывать свои действия, а дальше я могу только гадать, как это поймут. Я бы сказал, во мне до сих пор видят оранжевоволосого бисексуала. Вот чем я сейчас здесь являюсь. Всё. Точка. Больше ничего.

В конце концов (смеётся), если и есть страна стереотипов и икон, то это именно она [США]. Если ты не попадаешь под какой-то стандарт или категорию, они тебя не примут, пока не смогут приклеить ярлык и сделать его своим девизом.

Или надписью на могиле, где тебя похоронят.

Точно. Гораздо больше, чем в Англии и вообще в Европе. Другой, склонный к этому народ, при всей моей любви к ним, это японцы; они сжились с "-измами" столь же прочно.

Но в Японии, после фактической и культурной американской оккупации, этот процесс направлен на восстановление традиций.

Верно – конечно, он в значительной степени антиамериканский.

Что именно продолжает так привлекать тебя в Японии?

Для меня – это реальная картина, так я это понимаю, шаткого равновесия между новыми, великими, современными достижениями и старым, мифологическим образом мышления и бытия.

Внешняя театральность японского уклада жизни тебя привлекает? То есть, например, игрок в го, вся жизнь которого расписана по правилам игры, чтобы с возрастом приобрести опыт и мастерство. Суть этого добровольного самоотречения в том, что, чем больше ты подчиняешь своё "я" строгой дисциплине, тем свободнее ты становишься.

О да, даже очень. Это привлекает меня внешне, но ужиться с этим я не могу (смеётся). Да, если покопаться в прошлом, одно время мне казалось, что кое-что могло бы иметь место в моей жизни. Такого рода вещи...

Что ты имеешь ввиду?

Когда я заигрывал с идеями буддизма, который тоже является системой ценностей и дисциплин, требующих четкого соблюдения. В то время я имел некое представление о своём пути и своих возможностях... и я хотел посвятить себя этому. Что там Меррик говорит об истинах? Что это "ограничение, подчинение, наказание” (смеётся). Вот опять моя склонность к самобичеванию...

Согласуется ли это с представлением об образованном, но неудовлетворённом западном человеке, завидующем "простым" истинам, к примеру, строгой восточной религии? Тебе это знакомо?

Да, да. Нередко я просыпаюсь ранним утром с желанием оказаться в Киото или где-то ещё – в дзен-монастыре. Это чувство длится добрых 5-6 минут, прежде чем я беру сигарету и чашку кофе и (смеётся) выхожу пройтись по окрестностям, чтобы стряхнуть его. Меня преследует эта идея о подчинении системе эстетических ценностей.

У меня даже есть глупая мечта, что, когда я стану стариком [old chap] (намеренное ударение на ”p”), то уеду на Дальний Восток, буду курить опиум и исчезну в чудесном, заоблачном блаженстве.

Собираешься реинкарнировать?

Думаю, мне придётся (смеётся) – много, много раз.

Кем бы хотел стать?

Кем я могу хотеть и кем я могу стать – это две большие разницы. Дай подумать, кем бы я хотел стать? Боже мой... ну, уж точно не Лу Ридом (громкий смех вокруг). Но... может быть, рок-журналистом.

Ну, а я бы не хотел быть Дэвидом Боуи.

(Со смехом) Нет никто не реинкарнирует в Дэвида Боуи. В этом я совершенно уверен.

Однако вернёмся к мелкобуржуазности – не мог бы ты рассказать подробнее, чем именно тебя это беспокоит?

Мне кажется, что это ограничивает моё мышление...

В каком смысле? Морально, эстетически?

Эстетически. Морально я никогда не был силён – в том, что касается морали, я подхожу ко всему с позиции варвара. Это больше сказывается на эстетической ценности моих сочинений. То, что я пишу, так несостоятельно.

По сравнению с чем? С сочинениями людей, которыми ты восхищаешься?

По сравнению с Жене [Genet]. Да, я сравниваю себя с другими и нахожу свои способности ограниченными и даже слабыми, и это... злит меня.

Не оттого ли ты раздражён, что, увлечённо впитывая чужие влияния, ощущаешь отсутствие самовыражения? Или же тебе кажется, что самого Дэвида Боуи не существует, и это может внезапно раскрыться? Может быть, ты думаешь, что у людей вроде Дюшана и Жене было что-то вроде фантастической железнодорожной магистрали, по которой они катились без всяких усилий?

Я думаю, что у меня есть своя магистраль, но я не могу дать ей точное определения. Кроме того, я бы и не хотел. Это небезопасно – пытаться дать точное определение этой вещи. Существует ещё особая ценность – духовная, которую мне очень трудно сформулировать и, думаю, что это и есть моя, как ты выразился, моя магистраль.

Но она – то есть, то – нет, она прячется, теряется и опять появляется, почти как ручей, который пересекаешь, идя по лесу. Иногда ты видишь его – он блеснёт, и потом исчезнет. И это злит меня – когда он исчезает (здесь его голос становится далёким, отрешённым, кажется, что он говорит вслух сам с собой). Мне бы радоваться этому, потому что это естественный ход вещей, но, когда он исчезает, как вроде говорится – пересыхает, то это сильнейшее разочарование из всех.

У меня появляется такое чувство, что... (в зале возникает Коко, Боуи предполагает, что нам говорить ещё 5-10 минут) что... вернись, вернись (он делает жест левой рукой, как будто выхватывает что-то из воздуха).

Ручей исчезает...

Да, у меня появляется такое чувство, что – знаю, это кто-то другой сказал – что худшая шутка, которую может сыграть Бог – это сделать тебя художником, но только посредственным художником. Случается, что тебе начинает так казаться. И становишься таким подавленным и печальным, и (понижает голос, почти задыхаясь последним словом) агрессивным. И ещё каким!

Но не в твоём же привилегированном положении бить себя в грудь?

(С неподдельным изумлением) Ты правда так думаешь?

Нет, конечно, нет. Ты имеешь такое же право изводиться сомнениями в себе, как любой другой; это был наводящий вопрос.

Хотя, мне кажется, наибольшая проблема возникает от желания знать, почему я считаю, что что-нибудь из того, что я пишу, должно иметь какое-то значение для кого-нибудь. И вот, в чём я убеждаюсь всё больше и больше – мой вклад неполноценен.

Но ты же сам создаёшь себе эту проблему.

Верно. Эта неудовлетворённость – вечная ловушка на пути всех сочинителей. В этом совершенно ничего нового; у большинства сочинителей это чувство, похоже, является неотъемлемым.

Возможно, неуверенность в себе, на самом деле, твоя путеводная звезда?

Похоже на то. Похоже – это моя суть. Неуверенность? Да, если я что-то и создал – так это огромный кусок неуверенности (смеётся). На счастье или на беду.

К тому же, творческая уверенность может наводить скуку, как кое-кто бы сказал в случае с Диланом, с тех пор, как он "нашёл" Бога.

И всё же, должен сказать, я понимаю, я отлично могу понять, чем это вызвано.

Говоря о других людях, обладающих целеустремлённостью, которую ты бы хотел найти в себе, есть ли у тебя конкретный образец для подражания? Я необязательно имею в виду их стиль жизни.

Нет – я прекрасно понимаю, о чём ты. Нет, меня вполне устраивают те проблемы, которые есть в моей собственной жизни. Повседневная жизнь доставляет мне много удовольствия, вот уже пару лет, хотя, признаться, в своё время мой стиль жизни выходил далеко за пределы того, чему подверг бы себя кто-либо в здравом уме. Но в данный момент я на подъёме, это просто замечательно. Взрослеть со своим сыном – это одно из величайших моих удовольствий.

И на эстетическом уровне – нет, нет (решительно). Я вполне доволен своей участью сочинителя. Я бы очень нервничал без своих сомнений и проблем. Меня бы страшило это самодовольство.

Расстраивают ли тебя проблемы на промежуточном этапе [между записью и выпуском альбома]? Scary Monsters закончен уже несколько месяцев назад и всё ещё не выпущен. Тебя это раздражает – отсутствие непосредственной связи со своей аудиторией?

О господи, да. Это просто ужасно. Разумеется, у меня уже есть накопившийся новый материал, который я хочу записать, чем рассчитываю заняться после рождества. Но, думаю, это будет просто работа ради собственного удовольствия. Из-за того, что есть невыпущенный, не убранный с дороги материал, я не могу идти дальше.

Но, что касается этих новых песен, мне кажется, сочиняя их я не имел ввиду какое-то определённое время. Для меня, наверное, не так уж важно, когда они будут выпущены: два года назад или через два года. Это та музыка, которую я могу слушать всегда. Но сейчас, записывая что-то, мне приходится принимать это во внимание – захочу ли я услышать это через несколько лет.

Теперь я стараюсь сочинять не так поспешно, как когда-то. Было время, когда я очень увлекался написанием песен на злобу дня, например, всё в Diamond Dogs теперь предстаёт в совершенно ином свете. Он по-прежнему убедителен, и даже очень, но тогда и ещё пару лет спустя он казался прочно застрявшем в том времени. У меня была навязчивая идея – стараться каждый год писать про этот год. Но сейчас я завязал, кажется... (Коко появляется у подножия сцены, показывая на свои часы). Есть последний вопрос?

Послание для ребят на родине?

О боже, не смей.

Просто шучу.

Когда я останавливаю плёнку, Боуи и я приходим в себя, как после глубокого транса. Он просит разрешения взглянуть на мои внушительные, но неиспользованные заметки.

– Да это же целая диссертация! – восклицает он.

– Ну а ты чего ожидал?

– Но тебе не кажется, что я тоже имею право на подобную подготовку со своей стороны?

– Конечно, – отвечаю я, – но так ведь не бывает, правда?

– Какая досада. Признаться, я совершенно не ожидал такого, но был приятно удивлён, как всё прошло.

К театру подъехал неизменный лимузин и, с довольно забавной проворностью, поспешил прочь от опустевшего тротуара.

Дэвид Боуи – умный, разговорчивый и обаятельный человек, который к тому же пишет послания самому себе и запечатывает их в бутылки. Этот сугубо личный процесс он, по понятным причинам, выставляет на всеобщее обозрение.

Что бы ему ни думалось или казалось, Боуи сделал как хорошие, так и плохие веши, и я даже передать не могу, насколько они были "как гром среди ясного неба".

Похоже, сам того не подозревая, Дэвид Боуи практически излучает одиночество; оно окутывает его, как холодный саван. Но этот человек одарён, и совсем не случайно он поёт песню Тома Верлена с таким искренним чувством:

Well I'll be breaking these rocks until the kingdom comes,
And cuttin' this hay until the kingdom comes.
Yes I'll be breaking these rocks until the kingdom comes,
It's my price to pay until the kingdom comes.

Такова горькая и в то же время благодарная участь творческой личности, и таков типично рефлексивный автопортрет нынешнего Дэвида Боуи – художника и человека уже не столь юного. Как хотите, но вам придётся признать и то, и другое.

КОНЕЦ