БУДУЩЕЕ – НЕ ТАКОЕ, КАК РАНЬШЕ

Дэвид Боуи говорит об одиночестве, неуверенности и мифе. И об опасной связи с майором Томом.

фото – Антон Корбийн
текст – Ангус МакКиннон
перевод – nightspell
редактор – holloweenjack

In English

 

Ничем, кроме помпезного фасада с неоновой иллюминацией, театр Блэкстоун не выделяется среди других зданий в центре Чикаго. Его зеркальное фойе ведёт в удивительно просторный и удобный зал с видом на широкую, уходящую вглубь сцену. Стены и потолок выполнены в сдержанном нео-классическом стиле, и только прилив холодного кондиционируемого воздуха напоминает о том, что это не Уэст-Энд, а ещё – то, что лондонской публике вряд ли представится шанс увидеть нынешнюю постановку в Блэкстоун: Дэвид Боуи в главной роли в пьесе коренного нью-йоркца, драматурга Бернарда Померанца "Человек-слон”.

Премьера "Человека-слона” состоялась в лондонском театре Хампстед в 1977 году, пьеса завоевала несколько наград, шла как на Бродвее, так и вне его, и недавно удостоилась ещё одной лондонской постановки, с Полом Скоффилдом в роли Джона Меррика – невероятно обезображенного, так называемого Человека-слона из Лестера, который был спасён от плачевной участи в викторианском шоу уродов выдающимся хирургом Фредериком Тривзом и впоследствии поселён в Королевской лондонской больнице в Уайтчепел в 1886 году, где он жил до своей смерти в возрасте 27 лет в 1890 году.

Физические аномалии Меррика были обширны: огромная голова яйцеобразной формы, почти 90 сантиметров в окружности, непомерно раздутое лицо, на котором зияло слюнотечивое отверстие рта; кожа на его теле отвисала складками, где разрастались дурно-пахнущие грибковые наросты, напоминающие цветную капусту, а правая рука представляла собой бесполезную, громоздкую массу; только левая с почти женственной кистью и половые органы остались без повреждений.

В результате было бы непрактично, а то и невозможно, для актёра, играющего Меррика, ковылять по сцене в течение двух часов в подобии второй кожи, которая бы реалистично отображала такие патологии. Так что Померанц использует театральный приём: публике почти сразу сообщается о состоянии Меррика посредством демонстрации Тривзом серии слайдов Человека-слона, снятых, когда о нём впервые узнали в Лондоне.

В этот момент занавес поднимается, открывая Боуи, стоящего в круге света. На нём – ничего, кроме набедренной повязки, его руки раскинуты в стороны, ноги широко расставлены. По мере того, как Тривз бесстрастно перечисляет недуги Меррика, Боуи наглядно передаёт суть лекции врача, постепенно принимая ту скрюченную позу, которую он, за исключением одной короткой сцены, сохранит до конца пьесы. Как ни поразителен этот краткий эпизод пантомимы, но лучшее ещё впереди.

Боуи обязан не только перенимать хромающую походку Человека-слона, но и говорить странным, высоким, вибрирующим голосом из угла рта, который при этом ему приходится отчаянно искривлять. Кроме того, персонаж не предполагает никаких признаков мимики, ведь лицо Меррика было совершенно неподвижно из-за специфического строения костей, так что Боуи может выражать эмоции только движениями глаз и головы, что ему удаётся с пронзительной убедительностью.

Он сумел извлечь драматический максимум из этой роли, но ещё важнее, пожалуй, что он явно завоевал доверие и поддержку высокопрофессионального актёрского состава, который он покинет, когда пьеса вместе с ним возобновится на Бродвее в сентябре. Могу только добавить, что игра Боуи меня глубоко взволновала.

Меррик (чьё настоящее имя не Джон, а Джозеф – это ошибка Тривза) был во всех отношениях необыкновенным человеком, наделённым высоким интеллектом и чувствительностью, несмотря на свою ужасающую внешность. Обе эти способности раскрылись, когда его поселили в Лондоне, чему уделяется внимание в пьесе.

Изобразить первые внешние проявления этого неординарного ума, заключённого в оболочку буквально гниющей плоти – задача сама по себе непростая, которая, к тому же, вдвойне усложняется тем, что "Человек-слон” держится исключительно на способности актёра передавать постоянное осознание тяжести собственного положения или, как выражается Боуи, "новизны” ума и "физической уязвимости”.

То, что Боуи с избытком удалось сделать в его первой "настоящей” роли в театре, по меньшей мере, впечатляет, особенно в свете его последней невыносимо переигранной работы в фильме "Просто жиголо”. "Человек-слон” то и дело опасно балансирует на грани драмы и мелодрамы, нежности и слащавости, но очевидная абсолютная погружённость Боуи в роль Меррика позволяет ему передать каждый нюанс замысла Померанца. Как заметил после спектакля в четверг Дэн – чернокожий боуифил из Нью-Йорка, находящийся в Чикаго проездом по делам: "Игра – это главное. Вообще не важно, кто здесь Меррик, пока он хорош, а Боуи очень и очень хорош ”.

Пережив дистанционное вмешательство Барбары де Витт, которая формально отвечает за общение Боуи с прессой и звонила из Лос-Анджелеса сказать, что я окажусь в "одночасовой ситуации с Дэвидом”, пережив некомпетентность чикагского офиса RCA, где мне смогли дать послушать только пять трэков со Scary Monsters и тупо бубнили про "невероятный творческий вклад” Боуи, фотограф Антон Корбийн и я прибываем в Блэкстоун к вечеру четверга. Мы оба уже коротко пообщались с Боуи после спектакля накануне, но наши впечатления в лучшем случае мимолётны.

Мы направляемся за кулисы и нас снова проводят в тесную гримёрку Боуи. Антон спрашивает, можно ли фотографировать во время интервью, на что Боуи категорически отказывает: "Я никогда не разрешаю этого. Никогда. Меня это сильно отвлекает”. Антон и Коко Шваб уходят. Коко – загадочная персональная ассистентка Боуи, всегда готовая помочь, но сдержанная, она работает с ним последние шесть-семь лет, повсюду сопровождает и твёрдо стоит на его защите.

Боуи много улыбается, выглядит превосходно и, зажигая первую из череды сигарет Мальборо, устраивается напротив меня в вежливом ожидании, не лишённом, однако, чувства превосходства. Едва не расплёскивая от нервной дрожи стаканчик с колой, я начинаю с обсуждения досадного лимита времени, выделенного де Витт. Боуи, кажется, входит в моё положение, но к иронии остаётся равнодушен. Я не встречался с ним раньше, но быстро понимаю, что перечить ему не стоит. Я начинаю подозревать, что при желании он может легко всё прекратить, просто элегантно удалившись.

Его здоровый глаз на мгновение останавливается на мне, он глубоко затягивается сигаретой, затем, будто внезапно смирившись с моим присутствием и обязанностями, которые оно налагает, произносит с неожиданным сомнением: "Дело в том, понимаешь, ну, причина, по которой я не даю интервью в последние годы, в том, что я стал, как мне кажется, очень непубличным человеком. К тому же (пауза), если честно, я правда не думаю, что мне есть, что сказать. Но, может, просто начнём и посмотрим, что получится?”

Я бормочу своё согласие, и мы начинаем. Первоначальная самоуверенность, похоже, иногда покидает его в течение 40-минутного интервью. Если я задаю ему простые фактические вопросы, он отвечает довольно быстро. Но, если я затрагиваю более чувствительные темы, он становится крайне уклончивым. Либо горячо соглашается со всем, что я говорю, разглашая кое-что (немного), пока не решает, что некий психологический Рубикон почти перейдён, и меняет тему, либо просто отвечает вопросом на вопрос.

Боуи часто смеётся, иногда оттого, что ему весело, но гораздо чаще потому, что он слишком хорошо осознаёт то, что Ян МакДональд [коллега автора из NME – прим. перев.] позже опишет мне как "двойной вектор” нашей беседы. Иначе говоря, Боуи смеётся всякий раз, когда ему кажется, что он сказал или признал что-то из разряда личного, что окажется записанным для публичного использования. Будто посредством этой рефлекторной реакции у него как-то получается избавиться от минутной тревоги, когда ему кажется, что он слишком много выдал.

Разговор с Боуи заставляет меня острее, чем обычно, осознать многие нелепости, присущие процессу интервью. Почему Боуи должен вообще говорить мне что-либо? Это может принести ему больше вреда, чем пользы. Мы совсем посторонние друг другу люди, которых на смехотворно короткое время свели лицом к лицу соответствующие обстоятельства и профессии. А если мне только и надо поскорее добежать до дома и разобрать его по косточкам в печати? Понятно, что непросто завоевать доверие в таких обстоятельствах.

Но, если Боуи переживает на сей счёт, то напрасно. Я сознательно стараюсь устоять перед его неиссякаемым обаянием – качеством, которое он может и успешно использует по своему усмотрению как на отдельных людях, так и на небольших группах просто любопытствующих и фанатично обожающих, которые каждый вечер встречают его у служебного входа в Блэкстоун, – но всё равно понимаю, что мне нравится этот человек. Он и правда удивительно симпатичен.

Один из самых глубоко аморальных людей, которых я встречал, Боуи, тем не менее, скован остро выраженной рефлексией, которая постоянно грозит смутить или даже подавить его. Думаю, временами он не слишком нравится самому себе – а интроспекции он подвержен чрезвычайно. Его гипер-активный разум похож на беспорядочный вихрь, затягивающий невероятное разнообразие идей, увлечений и влияний, систематизирующий и затем опять перемешивающий их со скоростью света. Концентрация на чём-либо одном в течение продолжительного времени, вероятно, является для него проблемой.

Боуи также, по всей видимости, мучительно неуверен в себе. Это не то, что он афиширует в надежде снискать симпатию, но, скорее, навязчивое состояние. Его так называемая "переэкзаменовка прошлого” явно приводит к постоянной переоценке, а часто и переписыванию такового – интенсивной форме самотерапии, которая, в свою очередь, вынуждает его вечно пересматривать мотивации и поступки различных созданных им персонажей, чьи образы он принимал.

В этом отношении, Джозеф Меррик не является исключением. Крайний драматизм существования Меррика явно завораживает Боуи, так что Меррик – или, точнее, то, что он понимает под Мерриком – без сомнения, незаметно сольётся в его сознании со всеми другими фактами самоанализа, скопившимися там. Такими, как Зигги. В этом смысле, ничего не изменилось. Как он всегда делал в прошлом, так, вероятно и в будущем Боуи будет "винить” своих персонажей за собственные наиболее безответственные или, на его взгляд, не поддающиеся иному объяснению, поступки. Эта чрезмерная, почти невольная, идентификация с тем, что на самом деле не более чем его субличности, возможно, будет и дальше служить ему некоторым необходимым утешением.

Конечно, большинство из нас время от времени ловит себя на чём-то подобном, но упорство Боуи в придании таким персонажам конкретной формы, пропуская их через призму замешанной на имидже рок-культуры, означает, что он довёл эту способность до крайности и в процессе сам запутался. Фактически, Боуи прибегал к проекциям настолько часто, что, кажется, уже не в состоянии увидеть суть. Когда я, наконец, спрашиваю его, почему, как ему кажется, люди продолжают находить его интересным, он сразу сдаётся, заявляя, что даже не станет пытаться ответить. Неудивительно, что для него так трудно (и в то же время так увлекательно) сводить психологические концы с концами.

Однако, "слабой” личностью, в плохом смысле слова, Боуи совершенно точно не является – он самый своевольный человек, какого я только могу представить. Но учитывая особенности его меркурианского склада характера – этого тёмного глубокого колодца, откуда я смог зачерпнуть не больше пары стаканов за те полтора часа, что провёл с ним в Чикаго – едва ли надо указывать, насколько он непоследователен и как часто напрямую противоречит сам себе.

Это не значит, что ничего из сказанного им нельзя принимать за чистую монету, отнюдь – просто Боуи говорит именно то, что проносится у него в голове в текущий момент, ни больше, ни меньше. Это отмечалось во время каждого его более-менее содержательного интервью, и, я убеждён, со временем только прогрессирует – как, по-моему, и его выдающаяся способность формулировать свои мысли таким образом, чтобы полностью обезоружить интервьюера; он непревзойдённый мастер говорить тебе именно то, что ты хочешь услышать.

Но довольно психоанализа, в конце концов, пора дать слово самому Боуи.

Как вышло, что ты играешь роль Мэррика?

Очень просто. Я посмотрел эту пьесу вскоре после рождества. Я хотел бы увидеть её перед тем, как она попадет на Бродвей и на неё наведут лоск, но тогда меня не было в Америке. В общем, я её посмотрел, мне понравилось само произведение, и про себя я подумал, что хотел бы получить в ней роль, если бы мне предложили, но – не предложили.

И я не вспоминал о ней до февраля этого года, пока не вернулся в Нью-Йорк записывать Scary Monsters. Джек Хофсисс, режиссер, связался со мной и попросил подумать, смогу ли сыграть эту роль в конце года (на Бродвее).

Я не был уверен, что идея мне нравится. Я хотел узнать, видел ли он меня на сцене и знает ли что-нибудь обо мне. Но потом он стал говорить о моих концертах и прочем, значит, он действительно меня видел – или же текст для него сочинял великий сценарист. Я подумал, что с этим режиссёром я готов рискнуть. Это моя первая настоящая роль, ничего подобного я раньше не делал. Но я решил, почему бы и нет. Она очень сложная и тяжёлая, но раз уж я собирался с чего-то начать, то можно начать с этого.

Знал ли ты что-нибудь про самого Человека-слона до того, как увидел пьесу?

Конечно. Когда я был подростком, много таких странных историй занимали моё воображение и так и остались со мной – все, от волосатых женщин (смеётся) до людей с 15-ю губами. Всё это я читал с жадностью, и, разумеется, с историей Меррика я подробно ознакомился.

Для тебя это, должно быть, довольно тревожное испытание. Последний раз ты был так близко к публике, как здесь, только во времена Зигги.

Да, это вдруг заставляет обратить особое внимание на то, как работают твои тело и мимика. Ведь ты чувствуешь, что тебя изучают с невыносимой тщательностью. Это не слишком приятно. Наверное, это было главным, что мне пришлось преодолеть. После того, как мы закончили репетиции и дали премьеру в Денвере, я был зол на себя: всё, что занимало меня на первом спектакле – это как люди реагируют на движения моего тела, а о персонаже я не думал совершенно. Ушла целая неделя на то, чтобы избавиться от этого ощущения и сосредоточиться на Меррике.

Думаю, тебе приходила в голову очевидная мысль – люди пришли на спектакль только из-за тебя.

Да, но ещё я знал, что, если у меня ничего не получится в первые 15-20 минут, они встанут и начнут уходить, потому что, по правде говоря, это не та роль, где можно дурака валять. Ты должен быть убедителен. Ты должен быть правдоподобным Мерриком или всё рухнет.

Особенно потому, что полная картина паталогий Меррика видна через реакцию на него других персонажей. На их лицах – потрясение, испуг, любопытство, тогда как ты, хотя и имитируешь походку Меррика, остаешься практически таким, каков ты есть – без заметного грима и уж точно без складок покрытой грибком кожи.

Точно. Ты должен ощутить физическую незащищённость, чтобы показать, что обладаешь острым, но "новым" умом – новым, поскольку Меррик раньше не был в ситуации, где мог бы воспользоваться преимуществом своего превосходного мышления. Он никогда не был вхож в подобное высшее общество. Так что, в этом смысле, это был новый ум, в ужасном гротескном футляре. И ты должен выразить всё это одновременно. Ужасно тяжело.

Как насчёт физической стороны роли – походка, речь и т.д.?

Вот это сложностей не представляло. Я просто снова стал заниматься пантомимой во время репетиций; и мне нужно делать специальные упражнения до и после спектакля, чтобы принять форму и выйти из неё. Можно сильно повредить позвоночник. Однажды я целую ночь мучился от боли, когда не делал этих упражнений. Время от времени я хожу к костоправу, чтобы убедиться, что не сместил позвонки. А это вполне возможно, особенно, когда сидишь в такой позе. Слышишь щелчок и думаешь – вот и всё. Это тоже пугало в первую неделю, но потом учишься контролировать нагрузку.

Наверное, на данный момент, ты довольно глубоко изучил этот персонаж. Люди видят в Меррике своё отражение, у каждого о нём складывается собственное представление.

"Мы отшлифуем его – так он сможет лучше нас отражать", – как говорится позже.

Да, и мне показалось, что эта роль может доставить тебе удовольствие.

В этой роли я, определённо, я вижу явные параллели с другими моими созданиями. Да (настойчиво), прошу прощения, у тебя была какая-то мысль.

Я её потерял.

(Смеётся) ОК, вернёмся чуть назад. Так, изучение Меррика – это первое, что я сделал, когда, получил роль и узнал, что до начала репетиций оставалась пара недель. Всё произошло очень быстро. Мне сказали, что я должен принять решение немедленно, к счастью, мне не хватило времени, чтобы струсить. Пожалуй, если бы у меня была пара месяцев, чтобы подумать о роли, я бы точно струсил – из-за мелочей, например, могу ли я достаточно громко говорить в театре, без микрофона, и прочая чепуха. В решающий момент такие вещи действительно важны.

Но у меня не было такой возможности; я должен был сказать "да" или "нет" в течение 24-х часов. Думаю, им это тоже было известно, думаю, Хофсисс знал: если дать мне время на размышление, я сбегу. Психологически он повёл себя очень умно, поставив меня вот так перед фактом.

Это значит, что к тому времени ты закончил работу над Scary Monsters?

Да, я только ждал случая и был уже готов поехать обратно на Восток или ещё куда. Тогда ко мне пришёл Хофсисс...

В общем, первое, что я сделал – это поехал в Королевскую лондонскую больницу посмотреть, что там осталось. Настоящим разочарованием было увидеть ту самую церковь, которую он смастерил. Ту, что он сделал на самом деле (вообще-то он подарил её миссис Кендал, а она передала её больнице), в действительности, это – самая примитивная поделка, которую вырезали для него медсёстры, а он только сложил и склеил. К моей большой досаде, это оказалось вовсе не маленькое деревянное строение, которое он с терпением и любовью выстрогал вручную.

Но разве эта вольность в пьесе не оправдана?

О да, это нужно видеть – как внутренняя чистота Меррика обретает реальную форму – церковь, которую он мастерит. Это хорошая мысль – выбрать церковь в качестве символа, это его представление о том, на что будет похож рай, и его вера в то, что он будет спасён.

У него не было в этом сомнений. Несмотря на то, что Бог причиняет людям такие ужасные страдания, а потом сидит и ждёт, чтобы они молили его о прощении… вопреки этому Меррик был готов верить в рай – в большей мере из-за Иисуса, чем из-за Бога.

Фактически, Меррик очень похож на главного героя фильма Вернера Херцога "Загадка Каспара Хаузера". Этот персонаж, которого играет некто Бруно С., найденный Херцогом прямо на улице, демонстрирует того же типа "новизну" ума. Знаешь, как и у Меррика, у него есть эта способность легко сочетать то, что кажется пределом наивности и невиданное, обезоруживающее понимание сути вещей. Таковы, по мнению Херцога, дети: они понимают гораздо больше, чем взрослые, а взросление и жизненный опыт только разрушают силу и остроту их мышления.

Идея действительно не нова. Думаю, в наше время это занимает воображение публики по той же причине, что настоящий Человек-слон привлекал внимание викторианцев – он странно выглядел. Но, на самом деле, пьеса показывает чистую "новую" душу, помещённую внутрь мерзкого общества, и затем проводит сопоставления.

С одной стороны, эта пьеса копает под викторианское представление о морали и о помощи, или "улучшении" людей, а с другой – здесь есть эта характерная английская черта – интерес ко всему гротескному, уходящий в глубину веков, скажем, к елизаветинскому развлечению – "медвежьи боям" и т.д.

Точно. Должен сказать, то же самое можно найти в "Человеке, который упал на Землю”, хотя, в этом случае чистота персонажа была развращена.

Ты перехватил мою мысль. Томас Джером Ньютон – это, отчасти, развращённая невинность, а отчасти – в общем, он явное порождение высоких технологий и сам может при необходимости использовать эти технологии очень эффективно. Так что, он обаятельный, трогательный, но ещё и довольно безжалостный.

Да, его влекут высокие технологии. Он всё время отбрасывает людей и их ценности. На самом деле его чистота – это только иллюзия, и всё это очень в духе Ника Роуга. Прости, Ник, я тебя люблю, но. В том, как Ник мыслит, заложена некая порочность, которая (Пауза.)...

Которая достигла своего высшего предела или низшего – зависит от того, как посмотреть – в фильме "Bad Timing".

Видел-видел. Подожди следующего. Он начнёт его снимать на рождество, на Гаити. Это про вуду и, если кто-нибудь из съёмочной группы вернётся с острова живым, я очень удивлюсь. Ник всегда показывает нечто не вполне ясное, но это можно принять за всё, что подскажет первое впечатление.

Ну, знаешь, чистая душа спустилась на Землю, где её испортили. На самом деле – ничего подобного. Это скрытая ложь, проходящая через весь фильм; Ньютон становится к концу фильма гораздо лучше, чем был вначале. Ведь у него появились настоящие эмоциональные позывы; он узнал, каково быть связанным с людьми, а последствия уже второстепенны. Когда он только прилетел, ему было плевать на всех.

Роуг мне кажется неким фаталистом, а временами к тому же демонически настроенным.

А мне он напоминает проказника Пака [персонаж комедии Шекспира "Сон в летнюю ночь"]. Я бы охотнее имел дело с Роугом, чем, скажем, с мистером Энгером (Кеннет Энгер, автор "Hollywood Babylon").

Знаешь, в глубине души у Ника есть чистота. Там всего намешано, но она там есть. В его разуме идёт колоссальная борьба. На пределе сил. Он спрашивает себя, почему он хочет творить, снимать фильмы. Хотя и знает, что им движет великая магию, боюсь сказать – заклятие, но есть в этом что-то ритуальное – в том, как он делает фильм. Хочу сказать, будучи знакомым с этим человеком почти невозможно смотреть этот фильм ("Bad Timing"), чтобы не вернуться назад и вновь не ощутить свою связь с ним. Это очень личный фильм.

Возвращаясь к "Человеку, который упал на Землю", у меня сложилось впечатление, что ты находился под сильным диктатом Роуга. Он как бы говорил, что это его фильм. Он имел очень четкое представление о твоей роли в нём, и ему совсем не было дела до возможных твоих идей на этот счёт. Это можно было обсуждать вне съёмок, но всё, что попадало в фильм, должно было исходить от него.

Абсолютно верно, во всех отношениях. Там не было... нет, было совсем немного меня. Кажется, всё, что мне было позволено – это выбрать одежду для персонажа. Всего лишь. Это было единственным, на что я мог претендовать – я выбрал свой гардероб и привнёс туда (хотел, по крайней мере) некоторое японское влияние, то, что могло хоть как-то выразить мою идею о слабом сходстве между пришельцами и тем, как западные люди видят восточных: концепция архетипа.

Ты говоришь, что тебя в фильме было совсем немного, а я бы сказал, там было настолько много Дэвида Боуи, насколько вообще позволяет увидеть киноплёнка: там не только твоя временная физическая нагота, но и постоянная – метафизическая.

Да, как ни странно, с этим я тоже соглашусь. Немногие режиссёры, подвергая актёров подобной дисциплине, как Ник, могут таким образом большего от них добиться.

В "Человеке, который упал на Землю" ты был почти таким, как в жизни, не играл, только сублимировал себя под воздействием того, что ты назвал роуговской дисциплиной. Тогда как в "Просто жиголо" ты явно очень старался играть, и результат оказался просто плачевный.

Да, фильм был дерьмом (громко смеётся), настоящим дерьмом. Все, кто в нём участвовал, теперь при встрече прячут глаза (закрывает лицо руками, смеётся).

Да, это был провал. Что ж, все через это должны хоть раз пройти, и, надеюсь, я своё уже получил. Думаю, с моей стороны было большой ошибкой, что и втянуло меня в эту авантюру, положиться на личные качества режиссёра (Дэвид Хэммингс) вместо того, чтобы уделить внимание содержанию сценария (вернее, отсутствию этого содержания) и тому, каков его режиссёрский опыт.

Мне нравится Хэммингс. Он потрясающий парень, и я попался. Он замечательный, и такой говорун! (смеётся). Слушай – ты был разочарован, а ведь ты совсем не при чём. А представь, каково нам было. Стыда не оберёшься. Могу только сказать, что Дэвид и я остались прекрасными друзьями, и мы понимаем, что сделали. Мы больше никогда не будем работать вместе. Дружба была спасена – хотя бы это.

К счастью, это было уже так давно, что я говорю об этом достаточно спокойно. Но первый год или около того, я был страшно зол, главным образом – на себя. Я думал, о боже, ведь я должен был догадаться. Все настоящие актёры, которых я встречал, говорили, что нельзя даже близко подходить к фильму, пока не убедишься, что сценарий хороший. Если сценарий неудачный, то нет шансов, что фильм будет удачным.

Вернёмся чуть назад – что с той музыкой, которую ты сочинил для "Человека, который упал на Землю"?

Ну, остался только один отрывок, теперь это "Subterraneans" на Low. Я уже не помню подробностей, но был большой скандал – не между Ником и мной, потому что мы держались в стороне от этих дел; я не хотел, ссориться с Ником – это была пара, хм, непростых людей, которые за всё отвечали.

У меня сложилось впечатление, что я должен сочинить музыку к фильму. Но, когда я закончил пять или шесть вещей, меня спросили, не хотел бы я предложить свою музыку, наряду с кем-то ещё… я ответил: "К чёрту, вы ничего не получите". Я был очень зол, я вложил в это много труда.

Хотя, наверное, это даже неплохо; моя музыка представила бы всё в совершенно ином свете. Всё обернулось к лучшему, более того, это дало мне импульс двигаться в новом направлении: рассмотреть свои возможности в инструментальной музыке, чего я раньше всерьёз не делал. То, о чём я даже и не думал, вдруг так захватило меня. Именно тогда у меня впервые появилась мысль как-нибудь поработать с Ино.

У меня сложилось впечатление, что в текстах некоторых песен на Station To Station хорошо видна связь с "Человеком, который упал на Землю": "TVC15" и "Word On A Wing", например, а также, но менее прямолинейно – "Wild Is The Wind" и "Golden Years".

Я не могу говорить о "Word On A Wing". Во время работы над фильмом Роуга я пережил дни такого психологического кошмара, что почти встал на путь перерождения, возрождения.

Тогда я впервые всерьёз и глубоко задумался о Христе и Боге, и "Word On A Wing" была моей защитой. Она стала решительным отпором тем вещам, с которыми я столкнулся в фильме. Мои чувства в этой песне неподдельны. Примерно в это время, я задумался о том, чтобы снова носить это (прикасается к маленькому серебряному крестику на своей груди), сейчас это почти пережиток того периода.

Я ношу его. Зачем я ношу его до сих пор – не знаю, но в своё время мне это было совершенно необходимо. Хм (смеётся), занесло нас в какие-то дебри... хотя – да, эта песня была тем, что мне было необходимо обрести в себе, чтобы защититься от того, что со мной происходило на съёмках фильма.

В конце рецензии на Lodger я довольно бесцеремонно заявил, что ты созрел для религии. Тот альбом казался таким безысходным и таким неровным – просто тоска путника, запечатлённая в коллаже фотографий; казалось, кроме Бога у тебя почти ничего не осталось.

(Смеётся) Я могу это понять, но думаю, что здесь ты опоздал. Это случилось со мной раньше. Был момент, когда я почти подсел на такие узкие взгляды, решил, что крест спасёт человечество, тогда – в роуговский период. Весь этот период, вплоть до 76-го, был, возможно, худшими полутора годами моей жизни, в плане переэкзаменовки прошлого.

Догадываюсь, многое из этого Берлин выбил из тебя.

О да, это было лучшее, что могло со мной произойти. Из своего американского опыта я вынес (пауза, вздох) разбитые идеалы, поскольку понял, что те идеалы, которые у меня были, гроша ломаного не стоят, я с готовностью менял свои взгляды, не задумываясь о последствиях своих действий; лишь бы выбраться из американского кокона. Так что да, Берлин, несомненно, был лучшим местом, куда я мог отправиться.

По крайней мере, в Low и "Heroes" есть некая эмоциональная последовательность, пусть даже это смятение, замкнутость и, возможно, цинизм. По крайней мере, ты взглянул на вещи заново или даже впервые, вместо того, чтобы смотреть на отражения.

Да, взглянул на вещи, но уже без прежней уверенности в том, насколько я прав по части того, что вижу. Я думаю, те три альбома помогли мне понять, что я сам скорее отражение общества, а не тот, кто говорит, стоя в стороне: "Вот, что общество собой представляет”.

Раньше, вплоть до 76-го, я был гораздо более убеждён в своей точке зрения на то, как устроено общество, и чем оно является. Но теперь я чувствую, будто общество &ndash внутри меня, такое разбитое и разрозненное, что остаётся только упасть на... (пауза)

На ринг? Но не является ли это просто запоздалым наступлением своего рода зрелости, неким осознанием того, что тебе свойственно ошибаться?

Да. Если воспользоваться клише – почему бы и нет? – это было… чем-то вроде зрелости.

В таком случае, обсудим твоё просто неподражаемое прибытие на вокзал Виктория в конце 75-го [sic]. Меня это сильно покоробило: чёрный Мерседес, статные блондины в эскорте и прочее. Я был там (тут Боуи усмехается, словно смутившись) и ушёл с мыслью, что ты какой-то фашистский маньяк. Этот инцидент так и не получил должного объяснения. Я просто решил, что в Лос-Анджелесе ты, наверное, перебрал с кокаином (Боуи открыто смеётся). Ну, то интервью в "Роллинг Стоун" в полутёмной комнате с чёрными свечами и падающими за окном телами, а ещё телефильм "Cracked Actor" о туре Diamond Dogs примерно того же периода – всё это убедило меня и многих других в том, что ты окончательно слетел с катушек, хочешь завоевать весь мир или вынашиваешь ещё какой-то столь же бредовый мегаломаньячный план.

(Ещё смеясь) Нет, уверен, всё это ещё никому не помогало.

Так что же ты тогда задумал?

Ну, на самом деле, вокзал Виктория (долгая пауза)... этому тебе придётся поверить, хотя во всём остальном ты абсолютно прав. Я действительно довольно долгое время был под кайфом. Моими друзьями был объявлен целый план спасения – я не скажу кто они – но они помогли мне выбраться из Америки и вернуться в Европу, так или иначе. Весь тур "Station To Station" проходил под давлением, я был совершенно не в себе, окончательно спятил. Реально. Но моим главным мотивом, была – в том, что касалось Гитлера и правого движения – мифология.

Я находился в глубинах мифологии. Я открыл для себя короля Артура. Это было не то, что ты мог бы подумать... то есть, совершенно неизбежно встаёт проблема расизма, но – знаю, это звучит ужасно наивно – ничего такого мне даже в голову не приходило, поскольку я работал тогда и до сих пор работаю с чёрными музыкантами, последние шесть или семь лет. И мы все вместе обсуждали это: артуровский период, магический аспект нацистской кампании и мифологию, заключённую в этом.

Всё это с шумом носилось в воздухе. Я видел это повсюду. Куда бы ни смотрел, везде – демоны будущего на полях сражений эмоционального уровня и всё такое... Я был в бреду мифологии. Конечно, такими же помешанными были и мои чёртовы персонажи. Худой Белый Герцог – избавиться от него было всё равно, что завязать. В том, что происходило тогда была такая значительная доля зависимости, что, когда я смог обуздать эту бурю, я смог отправить этих демонов обратно в их... ну, где бы они там ни жили.

В общем, не стоит иметь дело с чем-то подобным, если твоя психика не совсем стабильна.

Да, очень велик соблазн сделать совсем не те выводы. Но мы постоянно видим, как это проникает в мейнстрим. Я говорю о некоторых книгах, что сейчас можно найти в разделе оккультизма, скажем, Смита, про Третий Рейх и приписываемые ему оккультные практики.

О боже, да, я знаю... ужасно.

Да, и сейчас такого становится всё больше. Сочиняют даже дешёвые романы на эту тему – о связи легенд об Артуре с Рейхом. Например, "Копьё" Джеймса Герберта и "Чёрный Камелот" Дункана Кайла: СС и их замки Грааля. Очень, знаешь ли, провокационный и опасный материал.

Знаю, да, и даже слишком хорошо. Это очень коварно. Разумеется, первое, что со мной случилось в Берлине – мне пришлось встретить это лицом к лицу. Потому что все, с кем я дружил прежде, придерживались крайне левых взглядов. И вдруг я оказался в ситуации, когда встречал молодых людей, своих ровесников, чьи отцы были настоящими эсэсовцами. Это помогло мне очнуться от той дилеммы и начать вести себя более пристойно – ну, не совсем пристойно, короче, ты понял... Да, я с треском рухнул на землю, когда вернулся в Европу.

А Лос-Анджелес, именно там всё и случилось... Это чёртово место должно быть стёрто с лица Земли. По-моему, если имеешь хоть какое-то отношение к рок-н-роллу, перебраться жить в Лос-Анджелес – прямая дорога к гибели. Это именно так. Даже Брайан Ино, который хорошо адаптируется и точно так же легко приспосабливается, как я сейчас, пожив в странных и чуждых местах, не смог продержаться там дольше шести недель. Ему пришлось сбежать оттуда. Но он оказался умнее: он сбежал гораздо раньше меня.

Значит, мы имеем своего рода маниакальное расстройство в L.A. и последующую стабилизацию в Берлине, по крайней мере, до некоторой степени. Но вот опять, в конце "Red Money" на Lodger есть слова "ответственность, всё зависит от нас с тобой", а в "Up The Hill Backwards" из нового альбома – уже нечто похожее на признание поражения, так или иначе, там речь о том, что ни тебе, ни мне и никому другому ни черта не удастся изменить в положении вещей.

Разве признание? Знаешь, я совершенно не согласен с таким взглядом. Отвлечёмся на минуту – я всё-таки придерживаюсь мнения, что музыка несёт послание сама по себе, я имею ввиду, инструментально. В тексте нет необходимости, потому что послание заключено в самой музыке, и она очень чётко передаёт суть. Если бы дело обстояло не так, классическая музыка не могла бы столь успешно заключать в себе и передавать какую-то точку зрения, какую-то позицию, которую, скорее всего, нельзя выразить словами.

Вот что меня бесит: ты не услышал альбом, потому что слова сами по себе – ничто, без дополнительного подтекста, который сообщает музыкальная аранжировка, что так важна в популярной музыке. Меня очень злит (нет, я сейчас не про тебя), когда люди целиком сосредотачиваются на текстах, потому что это подразумевает, что никакого послания не заключено в самой музыке, что отметает сотни лет классической музыки. Нелепость.

Раз дело в этом, тогда, наверное, мне лучше сосредоточиться на том, что я услышал и увидел. Видео "Ashes To Ashes” весьма впечатляет. Режиссёром был Дэвид Маллет (сделавший три видео к "Lodger”)?

Это моя первая режиссёрская работа. То есть нет, там мы с ним пересекаемся. Другие три, снятые для "Lodger” были совместными работами, поскольку я передал Дэвиду полный контроль над тем, что бы я хотел туда вложить. Но к этому я сам сделал сценарий, фактически нарисовал его кадр за кадром. Он смонтировал его точно так, как я хотел и разрешил мне заявить (подражая голосу Эдварда Хита) публично, что это моя первая режиссёрская работа. Я всегда хотел быть режиссёром, и это прекрасный шанс для старта – получить кое-какие деньги с рекорд-компании, чтобы пойти и, вроде как, поэкспериментировать.

Периодически возникающие картины с астронавтом очень напоминают декорации Ханса Гигера к фильму Ридли Скотта "Чужой".

Да, это так, и это сделано намеренно. Предполагалось, что это будет выглядеть как архетипичный для 80-х образец колонии будущего, основанной землянином. Конкретно в этом сюжете идея в том, что землянина самого выкачивают, чтобы накачать какой-то органикой. Так что здесь очень сильное влияние Гигера: органика встречается с высокими технологиями.

В этом видео ужасно много шаблонов. Но, думаю, я соединил их таким образом, что вся эта вещь в целом не шаблонна, во всяком случае, поскольку общее чувство, которое она должна вызывать – своеобразная ностальгия по будущему. Я всегда был одержим этим, это проникает во всё, что я делаю, как бы я ни старался от этого уйти. Оно всегда возвращается, и мне пора с этим смириться, и я не... и это, очевидно, является частью того, что я собой представляю, как творческая личность (сказано с нехарактерной уверенностью).

Сейчас я больше не бегу от этого, ведь очевидно, что эта область, даже если я отказываюсь это признать, меня привлекает. Мысль о том, что мы уже видели будущее, что мы там уже побывали, посещает меня постоянно.

Имеет ли это отношение к теории цикличности цивилизаций?

Нет, всё не так просто. Я не... Думаю, в настоящее время меня даже больше занимают сюжеты снов.

Но тогда ты наверняка признаёшь, что есть некий источник коллективного бессознательного? Сложно судить, но, не сводится ли всё это к постороннему вмешательству в духе "Космической одиссеи"? Ну, знаешь, они пришли из иных миров и дали нам знание, и так далее.

(С внезапным энтузиазмом) Ты не читал книгу "Происхождение сознания в процессе распада двухкамерного разума” ["The Origin of Consciousness in the Breakdown of the Bicameral Mind"]? Название звучит ужасно, но книга, на самом деле, очень легко читается. Книга просто замечательная, её написал парень по имени Джулиан Джейнс, который предполагает, что разум некогда имел явно шизоидную – нет – двойственную природу. Правая рука посылает импульсы в левую половину мозга, и наоборот. Чрезвычайно интересно.

Мне это очень близко, потому что у меня часто бывает такое сильное чувство, что... ну, как сказал Дилан, мелодии находятся прямо в воздухе. Я всё-таки верю в такой наивный подход к сочинительству. То, что идёт от головы, я оставляю фриппам и ино этого мира. Потому что я действую скорее на ощупь. Наверное поэтому мы так хорошо и сработались.

Мы можем далеко уйти в сторону и часами говорить о прихотях человеческого интеллекта, но не похоже, что у нас есть на это время. Но, по поводу Ино и Фриппа – мне всегда очень нравилось многое из их собственных работ, но сейчас я уже сомневаюсь во всей этой бесконечной концептуализации. Просто мне это кажется не очень выразительным, в большинстве случаев. Альбом Фриппа God Save The Queen/Under Heavy Manners – первое, что приходит в голову – в теории это довольно интересно, но на практике, то, что реально представляет из себя альбом, – беспросветная скука. То же самое, мне кажется, относится и к Music For Airports Ино.

Должен сказать, мне очень нравится работать с Брайаном, но, думаю, такое случается с концептуалистами. У них часто находятся зёрна и зачатки истинно революционных методов, чем, я уверен, обладает и Брайан. Я действительно считаю его одним из самых блестящих умов, какие я встречал в этой сфере, хотя, конечно, он часто повторяется. В так называемом более серьёзном мире живописи – там концептуалисты на каждом шагу, но их так мало в нашем деле, а Брайан, определённо, один из них, и у него бывают поистине гениальные моменты. Я думаю, на "Another Green World" есть просто, за неимением лучшего слова – трансцедентальная музыка. Рискну предположить, что мы ещё будем работать вместе.

Некоторые более специфические моменты: насчёт возвращения Майора Тома в "Ashes To Ashes"... просто какой-то неистребимый персонаж. Почему он продолжает интересовать тебя?

Опять же, подтекст "Ashes To Ashes" явно апеллирует к детской песенке, и для меня это история о развращении. Причём, она почти настолько провокационна, насколько можно себе позволить в рамках поп-музыки, так как, я очень хотел, чтобы в песне, звучащей на BBC, было слово "джанки". Думаю, это вполне удалось (широко улыбается). В наши дни уже мало что можно сделать, все мы так равнодушны и пресыщены (смеётся).

Однако при желании в этом можно увидеть кое-то более серьёзное, чем "Продолжение истории о...". Когда я впервые писал про Майора Тома, я был очень прагматичным и самоуверенным юнцом, который думал, что знает всё о великой американской мечте, с чего она началась и чем кончится.

Так вот, великий прорыв американского технологического ноу-хау зашвыривает парня в космос, а он, добравшись туда, не понимает, зачем там оказался. На этом я его и оставил. Сейчас же мы узнаём, что к нему пришло некое осознание, что весь процесс, приведший его наверх, порочен, был порождением порока; это разлагает его, и он в процессе распада. Но он мечтает вернуться назад, в уютное шарообразное лоно, на Землю, к своим истокам.

Мне кажется, здесь всё просто. Я совершенно не вижу в этом ничего скрыто извращённого. Это на самом деле ода детству, детская песенка, если угодно. Про то, как космонавты становятся наркоманами (смеётся).

А что насчёт новой, упрощённой версии "Space Oddity"?

Она появилась, потому что Маллет хотел, чтобы я сделал что-то для его шоу, и он хотел конкретно "Space Oddity".

Я согласился, поскольку у меня появилась возможность сыграть её заново, безо всяких эффектов, всего с тремя инструментами. Раньше, исполняя её на сцене с одной лишь акустической гитарой, я всегда удивлялся, насколько она сильна сама по себе, безо всяких струнных и синтезаторов. По сути, видео здесь было вторично, мне просто очень хотелось переделать её для трио.

Ты пишешь сценарии к двум другим видео к Scary Monsters?

О да, теперь, когда я начал, никто меня не остановит. Ещё кое-что занимает меня последние полгода – это мои первые обкуренные видеозаписи, которые я сделал в 1972-м на чёрно-белой плёнке, так захватывающе; и более поздние – что я сделал после Diamond Dogs.

В них я воссоздал декорации к Diamond Dogs (это было в отеле "Пьер" в Нью-Йорке) я построил на столах здания из глины в три-четыре фута высотой. Некоторые стояли, другие осыпались, я поставил на камеру микро-объектив и снимал в приближении улицы между столами.

Я пробовал использовать анимацию, у меня были все персонажи; получилось очень оригинально, я собираюсь смонтировать и выпустить это на кассете. И поскольку оно без звука – там несколько фрагментов странной музыки, но ничего больше – я тогда использовал в основном Diamond Dogs в качестве звуковой дорожки

Знаешь, мне так ужасно хотелось сделать фильм из Diamond Dogs; я правда собирался это сделать, у меня там была целая роллерская история. В мире не осталось машин из-за проблем с топливом – это была классная идея, можно вспомнить и сказать: да, я это ещё тогда придумал – и у персонажей были огромные, ржавые, почти органического вида роликовые коньки со скрипящими колёсами, с которыми они не слишком хорошо управлялись. Ещё у меня там были странствующие группировки людей-киборгов, сильно смахивающих на панков. Будет просто чудесно выпустить эту ленту. Я только хочу написать для этого новую музыку, чтобы это было музыкальное произведение в сопровождении странного чёрно-белого зрелища.

Потому что Diamond Dogs – это, безусловно, ретроактивная идея, которая, кажется, работает намного лучше спустя время.

Сейчас явная чудаковатость некоторых аранжировок связывает это с 70-ми, как артефакт эпохи.

Немного сменим тему, расскажи мне про "Fashion" и "It's No Game (#1)" – обе я уже слышал.

Японский текст "It's No Game (#1)" ничем не отличается от английского, но в "Part 1" в моей партии больше выражено животное начало. Ещё, повторяющая за мной, как попугай, только по-японски, японская девушка, моя знакомая, так произносит свой текст, чтобы опровергнуть крайне сексистское представление, что японки очень чопорны. Она барабанит как самурай. Это уже не какая-то маленькая гейша – образ, который меня реально бесит, потому что они совсем не такие.

А "Fashion"? Ты упоминаешь "отряд молодчиков" ["the goon squad"] – фашизм?

Вообще-то нет. Здесь речь о следовании моде. Я решил немного развить мысль Рэя Дэвиса, что ты обречён делать это, сам того не желая. Как будто идёшь к зубному сверлить зуб. То есть, ты вынужден это делать, терпя страх и раздражение. Такое отношение к моде сегодня привносит в неё очень депрессивный элемент.

Но это не удивительно, когда так много детей сегодня, оканчивая школу, не могут найти работу, правда? При таком положении дел ты чертовски стараешься уйти в развлечения – на дискотеке или где угодно.

Понимаешь, я не знаю. На американских дискотеках, куда я ходил в начале 70-х в Нью-Йорке, когда этим модным новшеством был охвачен весь город, я не ощущал такой мрачной обречённости, которую ощущаешь сейчас. Это так. Да, должен сказать, я почувствовал это, когда был в Лондоне. В одном необычном месте, куда меня привёл... Стив Стрэндж? Боже, как же оно называлось? Все были в викторианских нарядах. Кажется, они принадлежали к какой-то новейшей волне или постоянной волне, или что там... (входит Коко, жестом у горла показывая "хватит")... Это валькирия (смеётся). У нас ещё будет время, но мне придётся свести его к минимуму.

Под конец я заявляю Боуи протест по поводу "минимума". Я перегибаю палку, и он внезапно вскидывается: "Ладно, не дави на меня, Ангус, уговоры бесполезны". Смутившись, я отступаю и удаляюсь, уверенный, что за этот неполный час постарел на несколько лет.

(Часть 2)