перевод:  nightspell 

редактор:  holloweenjack 

 

Семь дней в Нью-Йорке почти непрерывно идёт дождь. Мерзкий блеск сияет на всех открытых поверхностях, а тонкие струйки холода проскальзывают в любую щель между бетоном и сталью, одеждой и кожей, костями и нервами.

Невыносимо смотреть вверх. Гнилое облачное небо Нью-Йорка зажато в тисках его клыков-небоскрёбов. А вид внизу не намного лучше, обычно невыразительная уличная массовка теперь раздражена и агрессивна. Скверная погода не щадит, и неизбежно старые нарывы выходят наружу гноем отчаяния и буйства.

Наконец, этим свежим утром солнце пробилось сквозь разжавшиеся нью-йоркские челюсти. Оценивая последствия с высоты своего "люкса” в элегантном манхэттэнском Мэйфэйр Хауз, даже приунывший Дэвид Боуи вынужден признать, что произошла разительная перемена.

«Да, - вздыхает он тяжело, читая вслух первую страницу дневного выпуска "Нью-Йорк Пост”, - первое, что я здесь вижу: ‘Двое мужчин застрелили друг друга и женщину-свидетеля - из одного и того же револьвера’ - в метро. Сегодня - это самая абсурдная ситуация. - Он поднимает глаза. – По-моему, люди перестали пытаться бороться с насилием много лет назад. Вот почему оно так активно взялось за них».

Свернувшись на красной бархатной кушетке, Боуи с нетерпением и отвращением просматривает газету дальше, иногда прерываясь, чтобы прикоснуться двумя женственными пальцами к золотому кресту, угнездившемуся у основания его стройной шеи. Довольно. Он поднимается, двигаясь с призрачной грацией к полуоткрытому окну. Тени туч скользят по его тонкому худому лицу, пока он всматривается в желтизну и сумрак. Вид явно тревожит его, и он осторожно отступает в складки штор.

 

«Всегда было так просто, особенно в этом городе - иметь возможность стоять у окна, прямо как сейчас, и наблюдать за всем отсюда, - говорит он с издевкой.- Для этого город и был построен. Если ты не внизу, то твоя перспектива всегда на этом уровне, всегда наблюдаешь за чьей-то жизнью, чем-то, что не должно тебя касаться, - но ты всё же смотришь. Дело не только в погоде. Само устройство города предполагает, что насилие станет уличным театром. Это случилось в Америке, а сейчас точно так же угрожает Европе. Городская жизнь и Нью-Йорк меня приводят в полное и абсолютное замешательство», - жалуется Боуи. Он бесшумно возвращается на кушетку, его тонкие пальцы оплетают лицо, изображая детскую безутешность. «Я хотел бы… (раздаётся громкий звук сирены)… Что это ?! – вопрошает Боуи, вдруг замерев, а потом резко повернувшись.- Этот звук снаружи - так было прошлой ночью!» [в оригинале это, кстати, звучит почти в рифму: that sound outside - that happened last night]   Он тревожно вслушивается в дикий резкий вой, раздающийся с улицы. Широко открытые глаза устремлены в направлении окна. Он отрешенно шепчет, одновременно испуганный и завороженный:

«Я видел невероятную аварию прошлой ночью, потрясающую аварию. Две машины сцепились "домиком” посреди дороги там внизу, водители вывешивались из окон…» «Это ужасный звук! - стонет он, кидаясь к стеклу посмотреть.- Это полицейская машина с испорченной сиреной. Полицейская машина… с испорченной…»

Он дрожит и кружится - ходячая часовая бомба, говоряще-тикающая сквозь свой дурман.

«Я услышал аварию прошлой ночью, - говорит Боуи, - я был здесь наверху, читал, и успел увидеть самый конец. Аварии, которые там случаются, слышно очень хорошо, потому что их звук резонирует от зданий. И я посмотрел, и увидел этот "домик” с крутящимися колёсами, и руками и ногами, торчащими наружу. Я смотрел несколько минут».

Опять оказавшись у кушетки, он вдруг судорожно напрягается и садится с чрезмерной осторожностью, как будто сделан из стекловолокна. Несмотря на еще неокончательно сошедший загар, Боуи кажется достаточно хрупким, чтобы разбиться о диванную подушку.

То, что его кожа, в прошлом такая прозрачная, что можно было видеть ток крови под ней, теперь не выглядит столь бледной - огромное облегчение. И всё же, его скромное одеяние - бежевый с V-образным вырезом свитер, джинсы-дудочки и зелёные башмаки - подчёркивает облик одной из самых болезненных фигур в роке. Не считая следов пудры, нет ничего что напоминало бы его привычный театральный вид. Пропали блеск на губах, мрачные тени на веках и отрепетированные ужимки. Его волосы, аккуратно и строго подстриженные, как у школьника, пройдя все оттенки меди, стали невинно-белокурыми.

Однако когда он стремится скрыть своё волнение за сталактитовой улыбкой, а освещающий замшево-серебристую комнату свет попадает в алмазную неподвижность его парализованного левого зрачка (повреждённого в детской драке), он - вылитый Тэб Хантер в роли вампира. Но эти странности появляются неожиданно и помимо его воли - нигде и в помине нет признаков жутковатых альтер-эго  поры его зенита. Человек, Который Продал Мир, Аладдин Сэйн, Зигги Стардаст и клон Вероники Лэйк с обложки Hunky Dory, или зловещий Худой Белый Герцог, смевший "бросать дротики в глаза влюблённых”.

Я почувствовал, как электричество в воздухе, издав щелчок, исчезло. Уникальный, знаменитый хамелеон, почесавший свои голые лодыжки, кладя их на кофейный столик, превратился в обыкновенного человека. Он мог бы смешаться с толпой. Возможно, впервые в своей богатой образами карьере, Дэвид Боуи опустошён.

Оскал улыбки сменяется странным, загадочным смехом.

«Видишь, отчего я такой, - выдаёт он, кивая на раздуваемые ветром шторы. - Это результат того, что там происходит. Что творится в мире? Хотел бы я читать проповеди, но в них так мало проку. Я лучше облачу их в персонаж. Когда у меня нет персонажа для игры, я остаюсь совершенно безучастен к тому, что происходит вокруг. Но совсем недавно мои персонажи набросились на меня».

Остатки загара стекли с его щёк, как будто кто-то выдернул пробку:

«Не удивительно, что я думал, что нанёс своему рассудку непоправимый вред».

 

* * *

 

Больше двух лет назад появились слухи. Одни - грязные, другие - тревожные, большей частью исходившие из роскошных лос-анджелесских темниц, где их творческие, но нестойкие обитатели прятались, когда всё знакомое и привычное вдруг начинало… болезненно раздражать. Полигон паранойи - Бель-Эйр - богатый пригород, где Брайан Уилсон десятилетие скрывался под покрывалом кровати.

Дэвид Боуи оставил своё нью-йоркское жильё и сбежал в Лос-Анджелес весной 1975-го. Он был в состоянии потрясения от жарких судебных баталий, сопровождавших его разрыв с бывшим менеджером Тони ДеФризом и манхэттэнским офисом компании МэйнМэн (которая в своё время забросила его на звёздную орбиту), и ощущал необходимость "перемен”. Оказавшись в L.A., Боуи курсировал из дома в дом в пределах Голливуда, иногда останавливаясь у Гленна Хьюза (одно время бывшего басистом Deep Purple), а позже - переселившись к своему новому (злосчастному) "бизнес-консультанту” Майклу Липпману, прежде чем уехать на три месяца в Нью-Мехико - сниматься в неровном научно-фантастическом фильме Ника Роуга "Человек, который упал на Землю”. Появившись вскоре после этого в студии "Чироки” в Голливуде для записи своего альбома Station To Station, Боуи был, по словам Липпмана, «в крайне нестабильном психическом состоянии».

 

«Именно это было причиной разрыва наших отношений», - жалуется сейчас Липпман, утверждая, что Боуи был «слегка введён в заблуждение». Когда ему надоело его временное проживание, Дэвид арендовал пристанище в Бель-Эйр. Липпман говорит, что, после того, как он четыре года был знаком с Боуи и являлся его представителем, они прекратили своё сотрудничество прямо перед рождеством 1975-го. «После этого, - вспоминает адвокат, - я видел его лишь однажды - в Париже  (осенью 1976-го), когда, на мой взгляд, несомненно, ему было хуже некуда [at his lowest ebb]. Он записывал Low (первый совместный альбом с Брайаном Ино) и у него было явное нервное расстройство».

 

Липпман отказывается обсуждать обстоятельства, ускорившие их разрыв, но его воспоминания искренни и проникнуты вполне убедительно выглядящим состраданием.

«Большую часть своего времени я проводил, занимаясь с ним поздно ночью, - говорит Липпман, - В основном дела шли хорошо, но за неделю до рождества я совсем не мог общаться с ним. Я помню его откровенно неадекватное поведение, когда я был вообще отрезан от него. Он просто не выходил из дома - того, что он арендовал в Бель-Эйр. По моим наблюдениям, он был переутомлён и находился под большим давлением... и был не в состоянии признать очевидные факты. Это проявлялось у него в уходе от всех контактов.

..Он жил в моём доме в период "Человека, который упал на Землю” и Station To Station, и рисовал тогда много картин. Их сюжеты были ясны ему, но никому другому. Моя жена и он были хорошими друзьями и постоянно обсуждали его манифестации и его сны (или кошмары). Я держался от этого подальше. Как-то раз мы дали ему в подарок золотой крест; ещё он попросил мезузу для своей комнаты, потому что возродился и обрёл веру, и решил, что с этим он будет в большей безопасности. [Мезуза - пергаменный свиток в металлическом или деревянном футляре, прикрепленный к косякам дверей еврейского дома, охраняет еврейский дом вместе со всем, что в нем есть, и всеми, кто в нем живет]

..Наш разрыв стал полной неожиданностью. Он может быть самым очаровательным и дружелюбным и, в то же время, очень холодным и эгоцентричным».

 

Поскольку Липпман был связан с Боуи в период формирования образа Худого Белого Герцога на тематике Station To Station, я сказал ему, как Боуи сам описывал эту фигуру: "очень арийский, фашистского типа; претендует на романтика - совершенно лишён эмоций, но много рассуждает о нео-романтизме”.

«Дэвид Боуи мог бы сказать это о себе, - заявляет Липпман, - одно время он и был этим человеком. Он доводил себя до этого - терял свою личность в создаваемых им персонажах. Был момент, когда ему казалось, что Зигги Стардаст занял место Дэвида Боуи; и он боялся, что Худой Белый Герцог сделал то же.

..Дэвид говорил мне о безумии много раз. Он считал, что в его семье существует предрасположенность к безумию, и не хотел, чтобы это завладело его жизнью. Он боялся, что где-то внутри него есть эта наследственность. И это очень даже возможно».

 

* * *

 

«Мои ближайшие родственники - это моя мать, отец, сводный брат и сводная сестра, которую я не очень хорошо знаю, - начинает Боуи, проявив интерес к вопросу, - Она, моя сводная сестра, уехала в Египет, и я ничего не слышал о ней или от неё лет с 14-ти.

..Я знаю, что безумие не редкость в моей семье. Многие лечебные заведения периодически принимают её членов, по большей части это происходит из-за неудачного опыта, одиночества, боязни людей. Трое-четверо - в больницах, кто-то из них умер; одного нашли бродящим по улицам, после того, как он пропадал какое-то время. Таковы мои тётки и мои сводный брат Терри, который до сих пор в больнице, находится там, около 14-ти лет.

..Я старался разобраться в этом для себя, чтобы предотвратить, - осторожно уточняет он, - Я думаю, не будь я художником или музыкантом, то после некоторых моих рискованных приключений, мог бы оказаться в подобном положении. Думаю, я подавлял бы многие из тех странных мыслей или видений, что приходили мне в голову. Именно это и произошло с моими родственниками, особенно - с моим братом. Сначала это не пугало меня - лишь много позже. Я стал очень замкнутым ближе к концу школы, которую я бросил в 16. В этот период я всё своё свободное время проводил за книгами, какие только мог достать, большинство из них, на самом деле - по совету моего брата. Так я начал создавать свой вымышленный мир, который мог населять своими собственными персонажами и образами. Здесь корни того, что произошло дальше».

 

«Впервые я почувствовал себя неуютно от "Превращения” Кафки, - вспоминает он с невесёлой улыбкой. - Я видел это как наяву в своих кошмарах - буквальное воспроизведение того, о чём он писал: огромные жуки, летающие и лежащие на спинах [изображает, как отвратительно корчатся насекомые] и прочие жуткие сны. Я видел, как становлюсь чем-то неузнаваемым, монстром. Если у тебя богатое воображение, то это сражает наповал и оставляет множество чётких впечатлений, неизгладимых образов, таинственных уголков, закоулков и щелей, полных теней, что будет преследовать тебя всю твою жизнь».

 

«Когда он ужасно много плакал в том возрасте, когда, как мне было известно, взрослые обычно этого не делают. Когда он вернулся со службы в военно-воздушных силах Великобритании [RAF], ему было чуть за 20, а мне - около 10. Он всё время выглядел несчастным. Нам говорили, что в школе он проявлял исключительные умственные способности. Когда он дошёл до почти вегетативного состояния - не мог говорить, читать, что-либо делать - ему начали оказывать психиатрическую помощь, а потом мы потеряли его на несколько лет. Он пропал, а нашли мы его уже в больнице. Я никогда не мог достучаться до него, узнать, что с ним на самом деле. Наверное, никто не мог.

..По природе я был очень застенчивым и считался тихим мальчиком. Когда вокруг было много людей, я чувствовал себя совершенно скованным. И от этого мне было ужасно неудобно, досадно, обидно, что я не могу быть более открытым. Я сделал настоящий прорыв, выйдя на сцену с саксофоном, а потом - бесчисленное множество других способов - я пробовал всё».

 

«О, разумеется, в этом-то вся суть! - объявляет он. - Дело было ещё в том, что вначале у меня просто не хватало смелости петь свои песни на сцене, а больше никто их не пел.

..Я решил делать это под маской, так мне вроде не придётся проходить через это унижение - выходить на сцену и быть собой. И я стал одержим этим. Я продолжал создавать персонажей в комплекте с их личностями и окружением. Я брал их с собой на интервью. Чем быть собой, что, я думал, для всех будет невероятно скучно, я брал Зигги или АладдинСэйна, или Худого Белого Герцога. Делать это было очень непривычно, странно».

 

«Это я, - причитает он, - я до смерти боялся многих своих персонажей, особенно было страшно читать про них. Зигги делал ужасные вещи. Он был сочетанием архетипа примадонны и рок-мессии. Это присутствует во многих моих персонажах - высокомерие и гипер-высокая самооценка. Я хотел, чтобы они подняли мою заниженную самооценку, которую я так мечтал развить в своей реальной личности.

..Прошло два года с тех пор, как я жил с кокаином и всем прочим в заточении в Лос-Анджелесе. Я был совершенно неуправляем и часами разговаривал с двумя людьми, которые были либо напуганы, либо утомлены тем, что я им говорил. Я никогда не выходил из этой большой комнаты, и всё приходило ко мне: еда, и молоко, и люди».

 

«Я абсолютно искренне верил во всё, что думал и говорил в то время. Если вспомнить, значительная часть этого была невероятно безумным бредом очень больной, подорванной психики. Конечно - расстройство личности - следствие тех опытов, о которых я говорил. Я путал себя с образами и персонажами, с которыми, как я обнаружил, я жил вместе – наяву видел их у себя дома. Все это в сочетании с полутора годами довольно тяжёлых наркотиков.

Мне угрожали мои собственные персонажи. Мне казалось, что они приходят ко мне, улыбаются мне [его лицо лихорадочно краснеет]   и говорят: ‘Мы полностью завладеем тобой!’. Я думал: ‘Вот и всё.

Терри, я скоро присоединюсь к тебе’».

 

«В этом смысле я был поразительно похож на него! - соглашается Боуи. - Обстановка была точно такой же! Например, я говорил: ‘Сегодня я хочу делать скульптуры’, я заказывал всевозможные материалы, их приносили, и я сооружал кучу невероятных вещей в гостиной рядом с телевизором. Это было в Бель-Эйр, старом добром Бель-Эйр.

Понадобился друг, чьё имя я не назову, чтобы сказать мне наконец, что я слишком далеко зашёл. Это не было моим собственным решением. Я устроил этому человеку настоящий ад на добрых полтора года; я удивлён, что этот человек продержался так долго и терпел всё то дерьмо, которое всем от меня доставалось. Однажды зимой, за три дня до рождества 1975-го, этот друг притащил меня к зеркалу и сказал: ‘Посмотри на нас обоих. Если ты будешь продолжать в том же духе, как сейчас, ты больше уже никогда меня не увидишь. Ты не стоишь таких усилий’».

Получив встряску, говорит Боуи, он сбежал на Ямайку, чтобы прийти в себя, но, в итоге, опять появился с туром "Station To Station” в образе Худого Белого Герцога.

«Он был самым жутким из всех, - морщится Боуи, - потому что был результатом всех тех лет накопления персонажей. Он был просто людоедом. Я не видел Англию несколько лет, а когда вернулся туда (на европейском этапе тура) обнаружил, что взял с собой в Англию персонаж, который олицетворял всё то, что, по всей видимости, может там произойти. Я увидел Национальный Фронт, и для меня было ясно - это нацистская партия в Англии. Было ли это хорошо или нет - то, что я сделал - я не знаю. Мне кажется, это было хорошо: лучший способ борьбы с силой зла - это карикатура на неё».

 

Но как же быть с тем, что в этом случае сила зла находится внутри самого себя? Это не стоит учитывать? У Дэвида Боуи нет ответа.

«Герцог был последним персонажем, - вздыхает он, - я решил, что мне просто надо было видеть то, о чём я пишу. Если я и дальше собираюсь писать о том же, о чём раньше - что, как я думаю, было описанием наблюдений за тем окружением, в котором я оказывался - мне нужно создать новый стиль, куда не смогли бы проникнуть все эти персонажи.

И, когда я понял, что для этого мне понадобится помощь, я связался с Ино».

Результатом чего явился весьма импрессионистский Low, вышедший в январе 1977-го и новый, более песенный - "Heroes”, записанный в Западном Берлине. Ожидается третья совместная работа.

 

«Ну конечно же, - твёрдо признаёт он теперь, - Я и не стал бы этого отрицать. Но я из принципа не могу выступать на стороне какой-либо группы людей. Я не человек группы; мне не нравятся группы геев, мне не нравятся группы "нормальных”. Я никогда не напрягался по вопросу сексуальных отношений, в этом смысле мне очень повезло - это никогда меня не смущало.

Интересная вещь произошла с бисексуальной ситуацией. Это было просто частью моей жизни. Мне льстит, что некоторые люди считают, что это оказало какое-то полезное влияние. Персонально для себя я считаю это обузой, потому что из-за этого ушло много времени, прежде чем моя музыка была услышана так, как я хотел, что было несчастьем для меня, как для артиста, на глубоко личном уровне.

..Главное, что касается моих сочинений и персонажей - человек, меньше всего понимающий в том, что я сделал - это я, я сам. Не думаю, что когда-либо вообще я мог бы разобраться во всём этом».

 

Как любопытно, однако, встретить того,  кто искренне не может объяснить, кто он есть. Я размышлял над тем,  что он заявил раньше, что лучший способ борьбы с силой зла – сделать из него карикатуру, когда заметил, как он опять прикасается к своему кресту. Мне пришло в голову, что подвеска в точности соответствует тому описанию,  что дал Майкл Липпман своему подарку.

«Нет, - тихо говорит Боуи, - я стал носить его только пару лет назад. Это произошло в тот самый лос-анджелесский период. Я просто решил, что был порядочным безбожником несколько лет. Ничего такого - просто вера, или назовём это естественной силой. Или Богом? Да, конечно. В лучшем случае - это прохладные отношения, но, думаю, они определённо есть. Это стало составной частью моего нового позитивного настроя, выраженного в стремлении восстановить мою собственную идентичность ради самого себя - ради своего рассудка. И ради моего сына.

..Это часть схождения с высокой горы лжи [fabrication], - продолжает он с воодушевлением, - По пути вниз я взял некоторые атрибуты реальности, чтобы постараться стабилизировать свою личность.

Мою реальную личность».

 

Его глаза затуманились, и он взглянул, как растерянный ребёнок:

«Ведь должна же она всё ещё оставаться где-то там внутри».