НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЭВИДА БОУИ

In English:  bowiewonderworld.com
перевод:  nightspell 

Я взбиралась по нераспакованным коробкам и трём лестничным пролётам с таким чувством, будто иду к зубному врачу, а вместо этого мне предстояло встретить Дэвида Боуи – лицом к лицу и на расстоянии вытянутой руки. Вдобавок – в его очень частном и очень новом нью-йоркском доме.

Когда я подошла к последнему лестничному маршу, Боуи стоял наверху – абрикосовые волосы, серьёзное худое лицо и ручная электродрель, сжатая в руке. Зуум… зуум! Секунду неулыбающийся Дэвид изображал ковбоя с дрелью – в качестве пистолета и мной – в качестве мишени… в следующий момент он уже улыбался, чмокая меня в щёку и извиняясь за беспорядок. “Присаживайся”, – сказал он, мягко подтолкнув меня к уютной куче огромных диванных подушек посреди комнаты. “Не возражаешь, что я хожу тут и делаю это, нет?” Я не возражала – было увлекательно наблюдать этот гениальный разум, поглощённый таким занятием, как развешивание фотографий. А пока он это делал, я сидела нога на ногу перед потрескивающим камином, радуясь возможности скинуть новые туфли, столь же неудобные, сколь красивые. И ещё радуясь тому, что у меня было время осмотреться.

На деревянный пол в дальнем конце комнаты из окон в высоком потолке падал яркий свет – лучи нью-йоркского солнца, которым удалось пробиться сквозь заросли вьющихся и ползающих горшечных растений, подвешенных и свисающих, словно с неба. Я вспомнила телефонный разговор, услышанный мной несколько минут назад, когда кто-то договаривался о визите “цветочного доктора”. Теперь я знаю, почему у зелени такой здоровый вид… 

Как и у Дэвида, кстати. Глаза ясные (несмотря на то, что он работал и не ложился двое суток), худой, но бодрый, живо интересующийся всем, что он пропустил за год своего отсутствия в Англии. “Только не рассказывай мне о фильмах, что ты видела, – улыбается он. – А то нам не удастся поговорить ни о чём другом”. Так что, я спросила, чем Дэвид занимался с тех пор, как покинул Англию, кроме потрясающего тура “Diamond Dogs”,  который семь месяцев гремел по Америке.

“Ну, я сочинял фильмы”, – улыбнулся он, явно довольный столь скорым возвращением к своей любимой теме.  “Я сочинил девять фильмов”, – добавил он поразмыслив. “Девять?” –  переспросила я.  Он посмотрел удивлённо: “Да”. Потом, с озорным смехом:  “Если ничего не выйдет, у меня хотя бы останутся эти портфолио с рисунками, чтобы показывать”. Он взял большую чёрную папку на молнии, в каких модели держат свои фотографии, и протянул мне.

Внутри была история настолько увлекательная, что Дэвид успел просверлить ещё дюжину дырок, прежде чем я смогла оторваться. Это были его визуальные идеи о том, как его фильмы должны выглядеть на экране – более того, он  вернулся в самые ранние годы кинематографа, когда каждый кадр был продуман и нарисован, как картина, прежде чем нанимались актёры и съёмочная группа. Точно также выходило и у Дэвида с его первым фильмом. Он написал сценарий, а потом нарисовал, как он представляет каждый кадр до единого.

Сейчас он был занят решением важной проблемы – кого бы он хотел видеть в каждой из ролей. Одно он решил точно – сам он не планирует сниматься в фильме. “Не уверен, что хочу быть кинозвездой, – улыбнулся он ослепительной голливудской улыбкой. – Я хочу полностью сосредоточиться на режиссуре”. Кроме того, он хочет снимать свои фильмы в Англии. “Я был бы счастлив вернуться домой и сделать там фильм. Но лучше я не буду говорить об этом, а то, знаешь, меня замучает тоска по родине”. Он засмеялся, но по глазам было видно, что он очень расстроился при мысли об Англии и фанах, что он там оставил. Так что, вместо этого мы стали говорить о Нью-Йорке, что вызвало широкую улыбку на его мелком точёном лице.

Когда Дэвид предпринимает вылазки на улицу – что нечасто случается, пока у него есть незавершённый проект – то направляется в лавки старых вещей, где может копаться часами, не будучи узнанным. Он прячет выдающие его волосы под большой гангстерской шляпой и идёт на дешёвые развалы. И в тот день, когда я позвонила – ясный солнечный мартовский день – он вернулся нагруженный своими “находками”.

“Посмотри, какой гребень я нашёл в десятицентовой коробке, – сияет он, держа на удивление вульгарный гребень для хвоста. – Это подлинная вещь 50-х и всего за 10 центов. Я мог купить огромные коробки всякой всячины всего за несколько долларов. Это просто невероятно”. Он, наконец, сел и протянул худую руку к стопке журналов. “А это настоящие журналы 30-х. Только посмотри сюда, – он показал на чёрно-белые фотографии гостиной 30-х. – Это точно такая же комната, как у нас внизу, такие же окна, всё”. Я мысленно убрала с фотографии мебель и убрала коллекцию игрушек Зоуи, на которые старалась не  наступить, когда пришла, и поняла, что Дэвид был прав. Эти комнаты разделяют 40 лет, но они идентичны. “Это непросто – найти хорошие вещи, вроде этих журналов, во всём том хламе, – сказал Дэвид. – Наверно, я просто хороший покупатель”, – он рассмеялся. 

В этот момент звук чьих-то поднимающихся по лестнице шагов прервал разговор на несколько секунд, пока мы ждали того, кто пришёл. Пэт Гиббонс – человек из менеджерской команды Дэвида – приветственно всем улыбался и нёс сигнальный экземпляр нового альбома Дэвида. Все собрались вокруг посмотреть. Дэвид выглядел довольным, ему понравилось. Как и всем остальным. “Только одно – почему он так открывается, это плохо”, – он показал Пэту волнистые края конверта, которые, вместо того, чтобы плотно прилегать друг к другу, защищая диск, широко расходились. Пэт заверил его, что так вышло потому, что этот экземпляр делали в спешке, чтобы показать Дэвиду, а на настоящих альбомах так не будет. Дэвид кивнул и был рад. Он оглянулся на меня и спросил, не хочу ли я послушать песни с “Young Americans”… Это было за несколько недель до выпуска альбома, до настоящего времени только Дэвид и ближайшие к нему люди слышали окончательную подборку песен. Я поняла, насколько это особенное предложение. Когда я сказала, что буду очень рада это послушать, он вскочил, достал уникальный экземпляр и включил звук на полную. Потом, пока я сидела и слушала, он опять начал ходить, поглядывая на меня время от времени, чтобы поинтересоваться, не отражаются ли на моём лице какие-нибудь впечатления от услышанного. Я сияла… 

Когда альбом закончился, Дэвид вернулся обратно и сел. Я сказала ему, что никогда раньше не слышала альбом, где было бы так много потенциальных синглов. Он выглядел очень довольным… Не так, как суперзвезда, привыкшая к комплиментам и ожидающая похвалу за свою работу, но как чувствительный художник, сделавший всё возможное, чтобы создать что-то особенное, что, он надеется, принесёт людям радость.

Только у Дэвида прошло напряжение, и он расслабился впервые за время моего присутствия, вошла его секретарь Коринн, чтобы напомнить, что у него примерка у портного. Он готовит что-то в великолепном боуивском стиле для участия в ежегодной церемонии Грэмми в следующий уик-энд, где он будет представлять одну из наград. У него оставалось всего 15 минут, чтобы переодеться до приезда шофёра. Я собралась уходить, оставила стопку английских журналов, которые, как я подумала, он захочет почитать, и втиснулась в ненавистные туфли.

“Когда ты сможешь ещё зайти?” – “Как насчёт в среду днём? В три часа – нормально?” Снизу послышался звонок в дверь, и минуту спустя кто-то прибежал сказать, что машина ждёт. “Увидимся в среду, – улыбнулся он. – Ой, и спасибо за пасхальное яйцо, я не мог ждать до пасхи, чтобы его открыть”. Он бросился по ступеням наверх – в свою спальню – в душ и одеться.

Спускаясь вниз по лестнице, я прошла мимо того, что осталось от огромного шоколадного яйца, которое приехало со мной из Англии. Я слышала, что Дэвид любит шоколад, и, по тому, как мало осталось, я поняла, что это правда.

Без пяти три в среду такси высадило меня на углу улицы Дэвида. Остаток пути я прошла пешком. Понимая, какая это ответственность – быть одной из всего лишь полудюжины людей в Нью-Йорке, знавших его новый адрес, я убедилась, что за мной не следят.

Я застала Дэвида за развешиванием картинок. Одна стена была закончена: фотографии, рисунки, листы с марками, накрытые пластиком. Только что принесли билеты на концерт Рода Стюарта на этот вечер, и Дэвид попросил Коринн напомнить ему позвонить Джону Леннону, чтобы узнать, не хочет ли он пойти вместе. Потом он вернулся к важному делу развешивания картинок, прерываясь только затем, чтобы зажечь сигарету, поставить автограф на нескольких фотографиях, что я заберу в Англию, или чтобы показать мне другие свои “находки”, как, например, старый рождественский стеклянный шарик со снегом, или дюжина пластмассовых кружков, сделанных под бронзовые бляшки. “Я могу столько всего с ними сделать, – в голосе Дэвида бурлил энтузиазм. – Я тут нашёл магазин, который торгует пластиком всех форм и расцветок, какие ты только можешь себе представить. Я не мог всё там скупить – там было слишком много. Мне пришлось вернуться домой и сперва всё обдумать”. Даже если “дом” сейчас почти весь скрыт за деревянными щитами, Дэвид уже мысленно представляет себе, как всё будет выглядеть. Но, прежде чем осуществить все планы относительно дома, Дэвид должен закончить студию.

На прощанье он чмокнул меня в щёку и крепко обнял, а потом, уходя, я услышала знакомый звук: зуум… зуум… зуум. Как и тогда, когда я пришла.